Array Сборник - Так [не] бывает

– Знаете что, – внезапно говорит человек-океан, – я тут подумал, может быть, вы согласитесь посмотреть на одну вещь. Я ее сегодня нашел.

– На помойке? – оживляется Анна. Помоечный спорт захватил и ее, хотя и маловато смысла тащить домой связку старых, с детства знакомых, журналов при полной невозможности их прочитать.

Незнакомец смущенно кивает. Ну, не очень смущенно. Словно легкая волна пробежала по поверхности океана – и все.

– Давайте вашу вещь, – охотно соглашается Анна. До электрички еще минут сорок, не меньше, – прямо интересно, что за вещь, о которой предупреждать надо.

Человек-океан достает из кармана разгрузочного жилета какой-то желтый камешек. На жилете этих карманов – куча кучинская, штук двадцать, не меньше, но он точно знает, откуда доставать. Протягивает Анне.

Янтарь. Неправильной формы, прозрачный, а внутри… Ой, внутри муха!

– С ума сойти, – говорит Анна, – и это вот на помойке? Впрочем, чему я удивляюсь, всякое бывает. Но все равно поздравляю. – Анна хочет уже вернуть артефакт владельцу, но какой-то отблеск в глазу мухи притягивает ее взгляд. Надо же, как живая, а глаза… глаза белые почти… и блестят, как новогодний снег.

Снег окружает со всех сторон. Бесконечная сияющая под солнцем равнина. Бесконечное синее сверху, белесое над горизонтом, небо. Бесконечное спокойствие со всех сторон. Кажется, по мне течет сок. И пальцы – почему их так много, и они такие острые? Нет, это не пальцы, это иглы, а кора грубая и темная на бедрах, нежная и рыжая на груди, нет, это ствол, я сосна? Или нет – я – это множество сверкающих кристаллов, это только кажется, что белых, на самом деле прозрачных. Или я – это очень много пронизанного солнцем январского воздуха? Или меня нет вообще. Тянется вечность, наполненная сверканием снега, шелестом игл сосны, молчанием ледяного безветренного неба – и нет, не тянется. Просто есть. Вечность может только просто быть.

Анна чувствует, как из ее рук забирают что-то, чувствует: это руки. Потом чувствует себя всю. Потом видит платформу, колонну, поддерживающую навес, поток воды с крыши, солнечный луч в ореховых листьях, рядом стоит человек, на нем разгрузочный жилет, бежевая клетчатая рубашка, у него соломенные волосы, серые очень внимательные глаза, прямой нос; за ним стоит таджик с невероятно миниатюрной собачкой в желто-зеленом жилетике, и нос у таджика в точности как у собачки; а дальше – дедушка с дочерью и внуком, внук белобрысый, совсем-совсем, наверное, человек в жилете в детстве тоже таким был, надо же, сколько подробностей оказалось в мире внезапно.

– Простите, что провел на вас этот эксперимент, – покаянно произносит блондин в жилете, – не мог поверить, что это и в самом деле было, можно ведь спятить и не заметить, но вижу по вам, что не спятил, было, без дураков.

– Да какое там простите, – улыбается Анна, – да, я помню, вы стрельнули сигарету, потом показали мне янтарь с мухой. Но это было вечность назад. Спасибо.

Анна и блондин в жилете – или женщина-снежная равнина и человек-океан – стоят у парапета, а вокруг них клубится ожидающая электричку небольшая толпа. Анна чувствует в себе бесконечное спокойствие, словно дом, работа и дача прекратили растягивать ее в три разных стороны, и она осталась здесь, сейчас, на мокрой платформе, посреди лета, и лето, надо сказать, совсем неплохая штука. У колонны переминается с ноги на ногу пожилая дама с тележкой, в руке – ведро черники, Анна окунается в ее настроение. Внуки, сахара купить, мясорубка на даче или в городе, электричку отменили, на троллейбус успеть бы, тоска какая… Как в зеркало посмотрела – в зеркало, отстающее на полчаса. Анна толкает незнакомого знакомца в жилете локтем и заговорщически шепчет:

– А вы могли бы показать вашу муху ей?

Город здесь был всегда. Только это были разные города.

Под тонким слоем пронизанной светом воды был город нежных существ в твердых панцирях, не нуждающихся в домах. Они строили другое: широкие платформы для общих собраний, невысокие башни для сна. Неверита была там уже тогда. На спиральных улицах, сходящихся к центральной площади, на вершине одной из башен, на краю платформ, незаметная в общей толпе.

Когда дно начало подниматься, Литориновое море отступать, песчаные отмели стали вылезать из воды, как большие лишенные панцирей слизняки и превращаться в острова, Неверита вышла на сушу и изменилась. Теперь на этих островах вырос город весенних песен. Когда в быструю реку входили косяки рыбы, на берега реки сходились разные народы. Одни приходили с севера со своими снастями, с оленьим рогом, с вышитыми лосиным волосом одеждами; другие – с юга, они несли на обмен каменные ножи и костяные флейты. Неверита терялась в толпе, слушала флейты и бубны, принюхивалась к коптящейся рыбе. Город был полон дыма, смеха, музыки, но, когда задували осенние ветра, город заканчивался, кочевники расходились, Неверита оставалась на низких поросших лесом островах и менялась. Зимой это был город зайцев и птиц.