Array Сборник - Так [не] бывает

Утром я встал и отнес новую записку в один из наших кладов, а в другой спрятал книги, а в третий конфеты. У Черной Руки ушло почти две недели на то, чтобы найти все три. Он не вскрывал все клады подряд, он догадался. Без всяких загадок и намеков, он просто как-то понял, о чем я думал.

Черная Рука опять появилась на моем подоконнике, кода я переезжал в другой город. Я нашел новую работу на севере и мне пришлось оставить Иерусалим, да и договор на квартиру мне больше не продлевали, мой дом и еще несколько рядом решили перестраивать, все сложилось одно к одному. Все, сейчас приедет машина и придут друзья помогать грузиться, а у меня еще последняя коробка не собрана.

Вместо того, чтобы собирать вещи, я сидел у открытого окна.

Сегодня будний день, довольно близко работает бульдозер. Все соседи позакрывали окна, бульдозер долбает с семи утра, головы трескаются, земля дрожит, иссякает запас обезболивающих таблеток, антидепрессантов, алкоголя и сигарет, это кому что.

И только я сижу и вижу, я вижу, как на город опускается большое ватное облако, оно спускается и разрежает звуки, и процеживает, и как через него проходят лучи солнца, на этот раз горячие, они жгут ноздри и сушат дыхание, трескается от сухости земля и дрожит беззвучно, это тяжелое желтое сито пропускает через себя и меня и я чувствую всем телом, уже не твердым, а плывущим через него, что я есть.

Тут на подоконнике появляется Черная Рука. Машет мне. За ней голова подростка. Наша игра прервалась примерно год назад, конфеты и детские книги подростку не нужны, да и кто ж знает, что нужно подростку.

– Можно я войду? – спрашивает Голова.

– Да, заходи.

И когда подросток лет пятнадцати появляется весь и говорит «Мы тоже сегодня уезжаем», я постепенно прихожу в себя, опять слышу грохот бульдозера и говорю:

– А знаешь, когда я был ребенком, мне снился сон.

Дождь – летний такой, ясно, что скоро кончится, но за ним в очереди стоят еще несколько, маленькие выходящие из-за горизонта темные тучки. Платформа пуста, а вот навес довольно-таки оживлен, в кассу даже небольшая очередь. Анна курит, высунув голову за стену кассы, чтобы не травмировать дымом бабушек. Сквозь ореховые кусты пробивается внезапный солнечный луч. «Не забыла я свет погасить? – думает Анна, – а газ перекрыть?» Не помнит Анна ни про свет, ни про газ, хотя вроде должен же быть рефлекс… Кажется, рефлекса хватило только не забыть ноутбук и камеру. И то не факт. Ноут-то вот, ощущается спиной, а камера может быть в нужном отделении рюкзака, а может и не быть. Страшней всего было бы оставить где-нибудь ребенка, американцы вон, так же загнавшись, забывают детей в машинах – спасибо тебе, милостивое время, что Люке уже одиннадцать, и она уже может переночевать одну ночь в гостях, а я пока отправлю фотографии, а завтра съезжу на этот чертов фест – и обратно, а потом вернемся вместе, а потом опять туда, а потом опять обратно… Надеюсь, Люка хоть черники успеет наесть. Хоть какая-то польза от ненавистного суетливого лета.

– Простите, сигаретки не найдется?

Внутренний панический поток словно наталкивается на стену этого голоса. Что-то в нем такое… Перед Анной стоит долговязый человек лет тридцати пяти с виду с очень внимательным взглядом. Словно он видит все это впервые – платформу, кассу, поток воды с крыши, солнечный луч в ореховых листьях, людей. Анна ищет по карманам пачку, только что ведь сама доставала, да где же она, а, вот; протягивает, приоткрыв – человек, словно заново узнавая, берет сигарету, обнюхивает, прикуривает от протянутой зажигалки – да, похоже, и вкус сигареты тоже ему внове, хотя курить он умеет.

– Спасибо, – говорит он прочувствовано, и Анна всем телом ощущает вес этого слова. В жизни ей приходилось слышать множество пустых слов – «Я тебя люблю», «Будешь плохо себя вести – в поликлинику сдам для опытов», «Я тебе сказала!» – и от одного этого полностью наполненного слова само воспоминание о них улетает из анниной головы, как связка совершенно пустых, лишенных даже воздуха, воздушных шариков.

Некоторое время Анна и долговязый курят рядом, молча прислонившись к бетонному парапету. Анне хочется встать поближе к случайному незнакомцу – ее грызет суетливая тоска, а от длинного незнакомца исходит запредельное спокойствие. Прямо человек-океан. Анна мысленно отбирает этот эпитет у виденного на днях толстяка с тачкой, вся поверхность тела которого колыхалась безостановочными волнами. Нет, глупости, внутренняя сущность важнее поверхности торса, вот он, человек-океан.