О. Шишкина - Москва литературная №1/2022. Литературно-художественное издание

В это время по тайным тропам в лесу сошлись уцелевшие славяне. Вести разносятся быстрее света, и все знали, что случилась беда. Но что произошло – никто не знал, потому слово теперь было за жрецом.

Облаченный в темно-синий балахон, в рысьей шапке, надвинутой до самых ресниц, по краю которой мерцали вышитые серебряной нитью грибы и тайные знаки, он сидел перед огнем и, пришептывая, варил что-то в глиняном горшке. Вдруг он распрямился, поднес питье к лицу и, вслушиваясь в клокочущее варево, выпил содержимое, не обжигаясь, до самого дна… Мир для него остановился, время повернуло вспять, и перед мысленным взором прошло все то, что случилось на поляне… Когда жаркая мошкара огня вновь стала разлетаться от места, где недавно томился волшебный напиток, он уже ведал тайну прошедшего дня и знал место, где искать погибших.

Луна еще не сдвинулась с места, как на быстрину реки вслед за жреческим челноком вышли ладьи. Когда миновали последний поворот, и взорам гребцов открылась поляна казни вдруг ниспала такая тишина, что даже плеск весел угас в реке. Славяне без шума прошли по прибрежным камням. Белая луна освещала объятые трупами кресты, и они множились от собственных теней. Первым вышел на берег жрец, за ним – остальные, и всё также в тишине каждый принялся за свою тяжкую работу.

Тела были сняты и положены на погребальное ложе костра, как на жертвенник Чернобога – божества злоключений и бед. Его небольшой железный истукан с исполненным ярости лицом и поднятым в руке копьем, врыли в землю, повернув в сторону, куда ушли готы. Перед грозным божеством никто не испытывал любви, один лишь страх. Затем оживили огнем хворост и, чтобы проводить своих сородичей на Небо так, как подобает мужчинам, стали обрезать волосы, бросать их в пламя и, раздирая ногтями лица, оплакали погибших не слезами, а собственной кровью. Жрец, размахивая руками, закружил вокруг костра, то пронзительно крича птицей, то падал на землю, вслушиваясь в нее. Его волхование удалось: в тенях ночи и погребальной пляске огня все отчетливо увидели золотой шлем крылатой Магуры – облачной дочери Громовержца. Если она являлась над полем брани, то кропила поверженных живой водой. И сейчас даже на живые лица пало несколько крупных священных капель, хотя небо над головой светилось звездами.

Теперь, оставшиеся в живых могли не беспокоиться за своих близких. Перед ними раскрылись небесные чертоги, где среди неземного блаженства они станут ждать встречи со своей спасительницей и теми, кто придет к ним с земли.

Полночи огонь выбрасывал во все стороны снопы искр и густые столбы дыма. Наконец костер превратился в золу. Тогда славяне сокрыли землей, что от него осталось. И когда все было закончено, ладьи отошли от берега. В этот час туман начал подниматься над водой и тут же их поглотил…

Грозное божество

Пять раз в тот день возжигался огонь в Святилище – жгли дуб и говорили хвалы Перуну: «Мы никогда не требовали то, что необходимо нам для жизни, но вознося славу, сподобились того, что Перун ковал нам мечи на врагов!» К вечеру старейшины велели выкатить народу бочки питной сурьи, браги и кваса. Тут же на кострах жарились туши быков, и каждый мог есть и пить во славу Перуна, чья рука управляла не только небесными молниями, но и громом военных сражений. Никто не спал в ту ночь, потому что наутро было объявлено главное торжество – принесение человеческой жертвы. Ещё то и дело в свист дудок вплетался смех и громкие голоса, когда у холма, где стоял идол, начались приготовления.

Вчера дружина Храбра вернулась с победой, и каждый, получив свою долю добычи, теперь готов был отдать то, что причиталось грозному божеству. К ступням его недвижных ног еще накануне сложили добытые в битвах топоры, секиры и щиты. Свой же щит каждый воин водрузил на собственных воротах, и он почитался у славян священным.

С тяжелым сердцем шел Храбр к дому Ислава. Он хотел исполнить волю друга – выставить его щит на столбе крыльца, откуда теперь уже его никто не снимет… Закончив свою работу, он столкнулся с чародеем Бессоной. Густо обросший волосами человек этот ни зимой, ни летом не снимал облоухой рысьей шапки и внезапно возникал в самых разных местах. Его побаивались, потому что он не старел, и каждый знал его таким, как сейчас – похожим на неслышно ступающего зверя. Глядя ему во след, Храбр вспомнил, как верил в детстве, что этот служитель духов способен рождать на свет разных животных. И когда все собирались вокруг костра, а Бессона начинал бить в свои громотушки и кружить вокруг жертвенного огня, Храбр завороженно ждал, что из-под его длинных, затканных магическими знаками одежд, полетят птицы. Теперь он понял, что Бессона неспроста явился в дом Ислава и говорил с его женой Сурой, и не сомневался, какая будет у Перуна жертва. Советам чародея никто не противился, потому что он имел власть над временем и мог видеть начало и конец всех вещей.