Сергей Костырко - Острова. Малая проза

И еще – происходившее наполняло его тягостным недоумением: девушек было две. А он не мог оторвать взгляд ни от одной, ни от другой. Но если ты влюблен, то ты влюблен в кого-то конкретного – у тебя есть избранница. Одна, естественно. Не бывает для влюбленного двух избранниц. А для него их – две! И это значило, что он, еще не начавший толком свою жизнь, уже порочен. Что он – прирожденный развратник. И это было только началом той муки, пиком которой станет чтение в девятом классе – повелся, дурачок! – «Крейцеровой сонаты».

Но почему все это накатило на него здесь и сейчас, на старости лет, в Пекине? Почему не в Москве, например, которая уже на четверть узкоглаза и смуглолица? Которая каждый день ласкает глаз в том же «ТоДаСе» лицами прелестных киргизок-официанток с волшебными именами Зайнаб – «каменный цветок», Айгуль – «лунное очарование», да просто Алсу – «красавица».

А может, не надо усложнять? Почему не предположить, что причина в местном пейзаже с невысокими горами, среди которых – только чуть восточнее – ты вырос, то есть дело в самом дальневосточном воздухе, которым дышал в детстве и отрочестве?

Или… или ты устал к старости прятаться от той силы, которой был открыт в отрочестве? Но это он подумал, уже погружаясь в сон.

На следующий день до обеда он гулял со своей «сонькой» и могучим «Кэноном» по загородному парку китайских императриц, одно из первых названий которого – «Ихэюань» – переводится как «Парк чистейшей водяной зыби». Над озером, распахнутым почти до горизонта, было много неба и солнца; и «водяная зыбь» тоже была «чистейшая», под легким ветерком; и было множество полян на берегу с дворцовыми и храмовыми постройками, которые воспринимались здесь естественным продолжением холмистого ландшафта. Плюс по берегу почти на километр тянулась крытая галерея Чунлан для пешеходных прогулок императриц, под потолком которой над головами гуляющих через каждые два метра висела специально написанная когда-то для этой галереи картина. То есть не туристический объект, а мечта фотографа, если б только не понукающий голос их экскурсовода Нади.

– Надя, – взмолился он, уже сидя в машине, которая после парка и дворцов везла их через Пекин в центр восточной медицины, а потом – на чайную церемонию, а потом еще и на рынок, – Надя, а можно высадить меня у метро? Я – в отель. Сил нет после вчерашнего и сегодняшнего.

– Ноу проблем, – сказала девушка. – Сейчас будет метро «Дэнчень». И, кстати, рядом с метро ламаистский монастырь и множество сувенирных магазинчиков вокруг. Очень советую.

И вот отпущенным наконец-то на волю, он идет по тротуару, мимо открытых дверей сувенирных лавочек и торговых лотков. Значок метро над улицей он увидел сразу, но спускаться под землю не торопится, он ищет глазами какой-нибудь скверик или уличную скамейку, ищет без особой надежды – у него уже были две одинокие вечерние прогулки по Пекину, и он знает, что найти здесь, скажем, уличное кафе, в котором можно бы устроиться с чашкой американо и просидеть час или два, практически невозможно, не заведено такое в Пекине.

Слева от тротуара открылся просторный двор, внутри двора – могучие ворота со старокитайским орнаментом. Слева от ворот касса. Он встает в очередь. Буддийский монастырь – это, конечно, не католический храм в Кракове или в Барселоне с прохладным полумраком и рядами скамеек, где можно сесть, вытянув натруженные ноги, успокоить глаза, воспалившиеся от солнечного блеска полумраком, подсвеченнымй горящими свечами. А вдруг и буддийский монастырь способен предложить что-то подобное?

Скамейки он увидел в первом же монастырском дворе, огороженном красными храмовыми павильонами. Идеальные зрительские места для отдыха и наблюдения за местной жизнью.

Но, вместо того чтобы устроиться на скамейке, он пересекает двор и поднимается по каменным ступеням в храмовое помещение. Внутри, напротив входа, в просторном кресле на возвышении полусидит-полулежит златолицый улыбающийся Будда. Перед ним в высоких вазах букеты искусственных цветов «повышенной яркости», какие продают в России на Радоницу у ворот всех кладбищ.

Он проходит в следующий двор монастыря, потом – в следующий, и еще – в следующий. И в каждом дворе, затянутом сиреневым туманом от курящихся благовонных палочек, своя приватная жизнь – здесь молятся, опустившись коленями на длинные деревянные приступочки. За спинами молящихся металлический чан, куда после молитвы бросают непогасшие еще палочки, дым которых встает из чанов уже не тонкими струйками, а прозрачными клубами.