Семен Злотников - Кир. История одной мести

И первым движением было бежать звать на помощь и всеми доступными средствами уберечь моего бедного маленького друга от верной гибели.

Между тем, я застыл на месте, словно загипнотизированный.

Помню, он взял в руки нож и отчаянно прошептал, что в случае моего отказа он сам на глазах у меня отсечет себе оный ( по самые яйца, цитирую, так и сказал !) …

С тех пор я себя не однажды спрашивал: мог ли я в ту минуту остановить моего друга?

И сам же себе всякий раз отвечал: нет, не мог!

Кто однажды решился ступить на тропу, откуда не возвращаются – тот с нее уже не свернет.

Вольно при этом кричать и стенать, рвать волосы на себе и трезвонить в колокола – только назад, увы, пути не бывает…

Не спуская с меня испытующих глаз, Галимулла протянул мне старинный татарский нож с глубокими зазубринами и кусачки.

Помедлив, я принял нож в правую руку, а кусачки – в левую.

Потом поменял их местами, должно быть, решив, что сподручнее будет орудовать кусачками правой рукой.

И тут же, как помню, меня осенило, что скорее всего для начала мне понадобится нож, и опять поменял их местами.

«Да поможет тебе Аллах, каныш!» – рассеянно пробормотал Галимулла, напряженно глядя наверх, будто увидел там, в небе кого-то.

Так с ножом и кусачками наперевес я стоял и ждал, покуда мой друг обнажился по пояс, потом, пока постелил тулуп на полу и пока потоптался на месте, как бы приноравливаясь к импровизированному операционному столу.

Не мешал я ему, когда он молился, закрыв глаза и приблизив обе напряженных ладони к лицу.

Не торопил и пока он вертелся, пытаясь по солнцу определить правильное направление для головы – на Мекку.

Наконец, Галимулла вытянулся и замер.

«Тут режь, каныш!» – подчеркнуто отрешенным тоном повелел Алмаз, поглаживая пальчиком, как в последний раз, искомое ребро, аккуратно помеченное фиолетовыми чернилами.

Не успел я, однако, к нему прикоснуться, как он с диким воплем: «шайтан!» подскочил и принялся бить себя по лбу и сокрушаться, какой он ишак(!), и как он забыл(!), и как он мог позабыть!

Я стоял перед ним на коленях и не понимал, в чем моя вина.

«Великий Аллах до того, как забрать у Адама ребро, говорится в Коране, наслал на него сладкий, как рахат-лукум, сон!» – прошептал он, пронзительно глядя на меня.

Не успел я ему возразить – что я не Аллах, а он не Адам! – как он с яростным воплем «Аллах Акбар!», влил в себя без остатка бутыль самогона…

И вот он лежит предо мной обнаженный по пояс, а я недвижимо склонился над ним, обуреваемый самыми противоречивыми чувствами.

С одной стороны, я безмерно желал добыть для него ту единственную, о которой он так сильно мечтал, а с другой – я не мог взять на себя роль Аллаха.

Впервые меня раздирали сомнения, вроде:

а что если вся эта история о происхождении женщины из мужского ребра является чьим-то чудесным, но вымыслом?

и что делать с ребром уже после того, когда я по настоятельной просьбе Алмаза предельно бережно(!) отделю его от плоти?

и куда, и к кому мне бежать с этим самым ребром ( Алмаз не сказал, а я не спросил )?

и вообще, признаюсь, я не мог постичь парадокса превращения примитивной кости в женщину…

Короче, я медлил, как будто ждал знака.

Как вдруг, я едва устоял от удара под дых холодного северного ветра.

Почти одновременно меня обожгло горячим дыханием с юга.

По левую руку от меня пошел дождь, а по правую – снег.

Почва подо мной содрогнулась, солнце померкло, землю окутал мрак, а на черном небосводе – что меня, собственно, потрясло! – возник разъяренный, пылающий лик матери моей.

Перекрывая бурю, она мне кричала, чтобы я оставил в покое пьяного в дым татарчонка и немедленно возвращался в класс, и садился за парту у окна, и что не для того она тратит жизнь, чтобы я все испортил.

За доли мгновенья, что я глядел на неё и пытался осмыслить, каким это образом мать моя оказалась на месте солнца – я, практически, ослеп.

На лице вместо глаз у меня образовался черный провал, через который ворвались в меня ветры ярости и отчаяния.

И тут я впервые не смог удержаться и погрозил ей ножом:

«Оставь нас, прошу!» – вдруг потребовал я, сам поражаясь собственной смелости.

«Ты не знаешь, что просишь!» – раскатисто сверху расхохоталась мать моя.

«Но я обещал!» – крикнул я.

«Ты, что ли, Бог, чтобы ты обещал!» – скатилось с небес.

«Бог хочет любви, и мой друг тоже хочет любви!» – слабо возразил я, почти теряя надежду на понимание.