Сергей Захаров - Четыре призовых. И два обычных

Там, где порода проступала наружу, это был пыльный, твердый и совершенно мертвый цемент, но в местах, где почве каким-то образом все же удалось за него зацепиться, все буйствовало и зеленело, а на плоских, как столешницы, вершинах под шапками пиний росла густая изумрудная трава. К основанию одного из таких холмов-часовых и прилепилась его деревня с черепичными крышами.

Ему нравилось жить в этой ухоженном и нарядном, как большая игрушка, евроселе. Круглосуточно по деревне медленно курсировал полицейский автомобиль, оберегая покой граждан; на ночные улицы, случалось, забегали на длинных ходулях-ногах умеренно дикие кабаны из соседнего леса – тыкались длинными мордами в запертые ворота и вежливо убирались прочь; люди с самого утра зачем-то улыбались, да и вообще – человек человеку здесь был не волк и даже не татарин. И звезды висели ниже и светили ярче, а воздух и вовсе хотелось есть, намазывая его на хлеб и уплетая за обе щеки – так он был свеж и вкусен.

* * *

…По традиции он работал с двух до пяти утра, после спал до одиннадцати, а проснувшись, сварил кофе и наладился гулять ежедневным маршрутом – то есть карабкаться на вершину холма. В защитного цвета рюкзак он уложил две большие бутылки воды, бутерброд с хамоном и сыром, термос с кофе, бинокль и лэптоп – там, наверху, работалось не хуже, чем дома.

Перед тем как выбраться за ворота, он прошел на задний двор, где в углу неухоженной лужайки была устроена зона барбекю. Под навесом на белокаменных столбах стояли три складных деревянных стула и большой круглый стол между ними. Забытая накануне вечером дочкой кукла-блондинка скучала на столешнице, обернув голову к бассейну, и смотрела на близкую воду с явным укором. Да и было отчего: на мутной поверхности плавали сухие листья, а нежно-голубое неглубокое нутро едва просматривалось под грязевым слоем. Он внезапно устыдился до жара в щеках.

– Нехорошо, нехорошо. Надо бы вызвать срочно людей, пусть почистят, – пробормотал он, но подозревал, что точно такие же слова говорил себе вчера, позавчера и еще не один раз – и, похоже, тут же забывал о бассейне напрочь.

Вернувшись и проходя мимо гаража, он смалодушничал и в раздумьи привстал: штурмовать почти вертикальный холм было всегда непросто – и в особенности в такую жару. По опыту вчерашнего, такого же изнуряющего дня он знал, что пропотеет насквозь, не раз задохнется и порядком выбьется из сил, пока доберется до верха – а на машине можно было бы подъехать к холму с обратной стороны и по грунтовой дороге подняться почти до середины его высоты. Но тогда мероприятие сильно сократилось бы по времени и, главное, утратило бы всякий оздоровительный смысл – а это совсем не входило в его планы.

Пободавшись с собой самую малость, он решительно двинулся дальше, и машина – большой, забрызганный грязью внедорожник с подмятым левым крылом – осталась на своем месте. Мест, собственно, было два, и машин в семье было столько же – но одно привычно для этого времени суток пустовало. Мелисса отвезла Катюшу в школу и сразу оттуда подалась, как обычно, в столицу. Маникюр у нее, педикюр, стрижка-укладка, массажный кабинет, шопинг, самба, потрещать в кафе с подружками-бразильянками – что-то из этого или все это вместе. Мелисса и вообще не любила сидеть дома: он вечно занят, а скучать в одиночестве, да еще и в деревне, она не любила и не привыкла – слишком уж жаркая бежала в ней кровь.

Ступая по дорожке, выложенной крупными травертиновыми плитами, он, не заметив, задел ногой игрушечную детскую коляску, брошенную вчера Катюшей, – та, коротко и с обидой громыхнув, завалилась набок. Наружу из нее вывалилась и заплакала вредным голосом кукла – еще одна. Вздохнув, он поднял коляску, аккуратно установил ее на прежнее место и уложил куклу обратно.

За кованым металлом ворот сразу началось восхождение. Деревня в эту пору была пустынна, как сама пустыня: близилось время сиесты и пика жары, и он знал, что за весь путь в лучшем случае встретит одного или двух стариков на террасе дома престарелых с дурацким названием «Благостный закат», а то и вовсе никого.

Дом уже просматривался в самом конце улицы, нелепо розовея фасадом. На террасе под тентом действитетельно восседал в инвалидной электроколяске Жозеп – и, завидев его, махнул издали корягой-рукой.

Подойдя ближе, он поздоровался. Жозеп выглядел самым старым из всех виденных им за жизнь стариков. При взгляде на него невозможно было поверить, что когда-то он, как и другие люди, был ребенком. Казалось, его уже родили таким – сморщенным, как печеное яблоко, и древним, как Моисей, извлекли из такого же древнего чрева, отряхнули тысячелетнуюю пыль, усадили в коляску и выпихнули в мир – жить вечным старцем.