Михаил Дорошенко - Возвращение домой

Генерал выходит из подъезда, натыкается на сына, который лихо подъехал на коньках ко входу, дает ему подзатыльник в шутку и идет к машине.

– Здравия желаю, товарищ генерал! – вытягивается шофер.

– Что это ты так официально?

– Мне велено вас больше не возить. Но я могу довести до трамвая.

– Дурной знак, дурной. Знаешь, что… подбрось-ка ты меня в виде исключения в одно место за городом.

– С превеликим удовольствием.

– Ты с кем теперь? – рассеянно спрашивает генерал, обозревая мелькающий пейзаж.

– С подлецом Григоровичем.

– Почему – с подлецом? Он порядочный человек.

– Для меня всякий начальник – подлец.

– И я в том числе.

– Вы исключение!

– Куда это мы заехали?

– Отъезжай на полчаса. Я тут поброжу в одиночестве. Мне нужно побыть одному.

Шкловский сходит с дороги на поляну, достает пистолет и несколько раз стреляет в разные стороны сквозь очертания веток в туман. Оборачивается и видит корову.

– Прошу прощения за причиненное беспокойство, – расшаркивается он перед коровой с брезгливо-любопытным выражением на морде и выбрасывает пистолет в воду небольшого родника. – Ну, что ты на меня так смотришь? Сказала бы что-нибудь.

– Ку! – приседает генерал, расставляя в стороны руки.

– Му-у… – отвечает корова.

– Вот и поговорили.

Он отодвигает сосновую ветку, и за ней в тумане открывается вид на руины старинного здания. Он входит в них и идет по оставшемуся целым каменному полу, разбитому на ромбы. На стенах – остатки изразцовых картин с сюжетами в стиле Сомова. Он поднимается по лестнице на второй этаж. Его рука скользит по изразцам.

«До революции там жил мой приемный отец, – рассказывает Шкловский Беате. – Я приводил тебя как-то туда».

«Да-да, припоминаю».

«Отправился я на работу, хотя знал, что не надо было идти. Надо было сразу в бега».

Уже одетый ныряльщик в офицерской форме без погон с вороном на плече подходит к костру.

«Лети, дорогой!» – отпускает он ворона.

«А-а…» – хочет сказать что-то Леночка, но осекается и молча ведет пальцем, прочерчивая траекторию полета. Присутствующие за костром аплодируют.

«Познакомьтесь, это Володя, – говорит Чезаров, представляя вылезшего из проруби человека. – Он мой охранник. Замечательно жарит шашлык из человечинки, па-ашутил, па-ашутил… из баранины! Леночка, не падайте в обморок. Володя займись барышней. Морозоустойчив и жаропрочен, как крупповская сталь. Выполнен из самых современных материалов. Прошел огонь, воды и медные трубы. Фамилия Фокс. Не подумайте, – немец. Кличка такая. Он – кошка, Черная Кошка. Не ищите Черную Кошку там, где ее нет. Шутка! Это Беаточка – наша красавица… Это Иосиф. Он на тебя имеет виды, прислушайся к тому, что он тебе скажет. Это наша уважаемая и всеми любимая актриса все знают, какого театра, а это ее муж, мой старый друг, генерал от медицины в отставке. Во временной!»

Шкловский разводит руками.

«Рано еще о возвращении звания говорить, потерпи. У него неприятности были. Ну, вызывать стали свидетелем. С кем не бывает, дело житейское. Так нет же: засуетился. Мудрову звонить стал… он его лечащий врач… а напрасно. Мудров – упырь. Он к самому, – указывает Чезаров на портрет Сталина, – как к себе заходил. Лаврентий Павлович, правда, его не жалует. Он на Алешу и настучал. Дома нужно было спокойно сидеть, а не шляться по городу…»

«Ждать своей участи?»

«Ждать, когда все перемелется».

«Время лечит», – кивает головой жена Чезарова.

Генерал входит в свой кабинет, раздевается. Он слоняется по комнате, включает и выключает лампу. «Ах, да!» – вспоминает он и идет к вешалке. Достает из шинели фляжку, подходит к портрету Сталина, приветствует его и выпивает.

– Можно к вам на подпись? – осторожно высовывается голова из-за двери.

– Вы кто?

– Я ваш новый секретарь.

– А Семенова где?

– Э-э… – разводит тот руками.

– Понятно, – произносит про себя Шкловский и подходит к окну.

– Ну, по-ни-маете, – вся ломаясь, объясняет ему медсестра, выпячивая грудь из-под распахнувшегося халатика, – я… я… я та-акая не-со-обранная… но мне кажется, что вы, если не отнесетесь ко мне предвзято…

– Поздно, барышня, поздно.

– Вовсе нет. Я хотела сказать…

– В другом смысле поздно. Не знаю, доживу ли до понедельника. Хотел застрелиться сегодня в доме моих родителей, да передумал.

– Не па-анимаю, о чем это вы? – простанывает она, останавливается, на мгновение застывает с разведенными в сторону руками. Некоторое время стоит в неподвижности и, наконец, начинает выделывать умопомрачительное балетное па.