Татьяна Сергеева - Евгения. Повесть-интервью

Могла ли я представить? Да! Могла ли я прочувствовать? Нет! Несмотря на всю мою сентиментальность и проникновенность. Рассказ событий из реальной биографии порой звучал так чудовищно и где-то даже иррационально, что казался каким-то фантастическим, – его было трудно воспринимать, потому что трудно уверовать. Разумеется, это не означает, что я оставалась абсолютно равнодушной ко всему, что так скрупулезно записывал мой диктофон, но какие бы красочные картинки ни рисовало мое воображение, я имела, по ощущениям, всегда одностороннее отношение к столь диковинным фактам из чьей-то жизни – было грустно, как от некоей печальной истории, произошедшей где-то.

– Ах, Танюша, какие там места! – неожиданно воскликнула моя собеседница, заставив меня вздрогнуть. – Я их до сих пор забыть не могу! Изящные мачтовые сосны, высоченные-высоченные, с красно-желтой корой, и пушистые карликовые березки с кудрями до земли! Озеро с хрустальной водой, а посреди него островок с дикой вишней! Весной, как разлив сходит, эта вишня зацветает и островок покрывается ажурной белой вуалью! Вот почему я не писатель?! А еще лучше – художник… Невероятной красоты местность! Когда я начала понемногу ходить, мы бегали с ребятами в лес по грибы и ягоды. Ходячих регулярно за ними посылали, а я по своей инициативе присоединялась.

– И сколько вы там пробыли?

– С пятьдесят первого по пятьдесят третий год. Около двух с половиной лет. Как мне исполнилось шестнадцать, меня оттуда выпроводили и отправили к отцу. Отец на тот момент жил в Казахстане.

– А до пятьдесят первого года находились в Москве, я так понимаю?

– А до пятьдесят первого года я здесь была.

– В Крыму? – удивилась я.

– Да. Из Москвы нас к концу войны сюда повезли, в этот город. Санаторий, в котором нас разместили, и по сей день существует и действует, только название сменил. Еще территория пляжа стократ сократилась. А тогда он был просто огромный! И весь заложенный минами. Перед самым нашим приездом троих ребятишек нашли… подорвались… Мы прибыли как раз на День Победы. Я помню, как люди радовались!

– Вы всю войну в Москве пережили?

– Нет, не совсем. Нас перевозили постоянно по окрестностям. Мы убегали, а война будто шла по пятам. Бывало так, что только приехали, разгрузились, а через полчаса снова по машинам – по санитарным машинам, где в три яруса подвешены носилки… и кто-то на полу… Мы пытались прятаться в метро, в лесах, в глухих деревушках. Я уже не припомню названия всех мест, где мы делали остановки, но помню, что они всегда были недолгими. Дольше всего мы пробыли в Пожве – несколько дней. Это был маленький поселок у озера посреди леса. Я думаю, что это было озеро, потому что каждое утро и каждый вечер было слышно кваканье лягушек. Мы расположились в деревянном доме с полчищем тараканов, а спали на полу, так как там не было кроватей. А питались в основном ягодами, которые нянечки собирали в лесу, – земляника, клюква, черника. Часто выли сирены и доносились звуки бомбежек, и они очень пугали. Мы плакали и поднимали крик громче сирен. Недоедали, недосыпали… Зимой нам выдавали одеяла, подбитые маленькими норковыми хвостиками, и мы эти хвостики отрывали – это были наши игрушки. Потом нянечки стали шить куколок из тряпочек… Я рисовала неплохо, вырезала фигурки из бумаги. Особенно балерин! Я очень любила балерин! Когда нам впервые показали про них фильм, я влюбилась, – тут женщина перешла на шепот, но он не помог ей скрыть дрожь в голосе, ту дрожь, которая появляется, когда пытаешься сдержать слезы. – Я мечтала, что когда-нибудь буду балериной… У нас не было электричества, ночью комнаты освещали керосиновые лампы. И я руками отбрасывала тень на стену, воображая, как танцую…

Она подняла руки и пару раз ими взмахнула, точно крыльями. Одинокий прикроватный торшер, затопивший нас желто-оранжевым светом – цвета бархатцев, словно кинопроектор, перенес все ее движения на книжный шкаф, ставший преградой на пути к стене и изламывающий тени об полки в безобразные формы. Женщина посмотрела на их очертания и с тоской тихо констатировала:

– Эх, не те уже пальцы, не те кисти…

В подъезде раздался оглушающий грохот. Стук в металлическую дверь был такой неистовой силы, что, казалось, вибрация передалась всей каменной кладке. Мы молча переглянулись. Столь лирическое отступление было грубо прервано, вмиг перекрыв поток наших грез. Я дезориентировалась в пространстве собственных мыслей, застряв между фантазиями и действительностью. Евгения же, в отличие от меня, быстро сосредоточилась. Она опять подхватила разговор, постепенно повышая голос: