Татьяна Сергеева - Евгения. Повесть-интервью

Странно, но я уверена, что на секунду у меня возникло то необъяснимое чувство, которое обычно и возникает, когда ты становишься случайным свидетелем чужого скандала, придя на праздник чуть раньше положенного часа. Растерянность? Конфуз? Все верно. Я громко вздохнула и заерзала на табурете, пытаясь собраться с мыслями и придумать новую тему для разговора, но, к счастью, меня опередили.

– Вот она, моя семья, – произнесла тетя Женя тоном, лишенным эмоционального окраса, что больше привлекло мое внимание, чем сами слова, указывая пальцем на групповой снимок, лежащий передо мной на постели. – Отец, мать. Это отцовы сестры: одна, вторая, третья и четвертая. Пятой на фото нет, она была сама по себе.

После, немного помешкав, она дала волю эмоциям и добавила с нескрываемой неприязнью:

– А с ее дочерью мы не общаемся уже лет десять. Она как-то ко мне приезжала, а на тот момент у меня гостила сестра с внуком, и мне пришлось поселить ее в пристройке – на балкончике. А куда я должна была ее деть? И она обиделась, что я ее «плохо приняла». Лентяйка, кстати, неимоверная! Моя сестра после онкологической операции ползала по квартире на четвереньках – полы мыла, а та даже веником в середине комнаты не помахала.

– Яркая пара – ваши родители. Отец – весьма интересный мужчина, мать – очень видная женщина, – отметила я, пристально, точно зачарованная, вглядываясь в фотографию и пропустив мимо ушей половину того, что давеча было сказано.

– Ну, проститутка хорошая, – резануло мне по ушам. И хотя я четко расслышала кинутую в качестве «уточнения» реплику, я сначала им не поверила, решив, что мне все же послышалось, но когда я подняла глаза на ее отправителя, сомнения в «исправности» моего органа слуха развеялись. Сложно как-то однозначно растолковать гримасу женщины, и я не буду за это браться. И уж не мне судить, кто прав и что правильно. Но такая откровенность шокировала, и отреагировать на нее хоть каким-нибудь образом я не смогла.

– Она работала бухгалтером. И в довоенные годы, и после войны, – как ни в чем не бывало продолжала Евгения. – Отец, как я уже говорила, работал на шахте. На фронте он лишился ноги и домой к нам не вернулся. Благодаря его младшей сестре, которой нет на фотографии! Я позже все поясню. Кстати, меня назвали Женей в честь вот этой тетки, второй, а она, в свою очередь, была замужем за дядей Федей – той самой московской «шишкой». Каким он скрягой был, таких свет не видывал! Да бог с ним! Так вот, меня привезли на лечение, а потом по настоянию вот этой… Знаешь, язык не поворачивается ее сейчас матерью называть! Как вспоминаю о ней, мне становится дурно! – громкий выдох, минута молчания. – Прислала письмо на главврача, которое мне передали спустя пять лет после того, как меня вывезли в Сибирь, в Тюменскую область… Ты можешь себе представить, в таком состоянии? Со всеми причиндалами: с кроваткой гипсовой, с шиной, корсетом и со всей амуницией! В Сибирь, в детский дом! А я тогда еще вообще не ходила. Я там пошла! Сама! Там некому было нами заниматься, никто не был заинтересован! Я помню медсестер… Они вечеринки в конторе до утра устраивали с парнями и на этих вечеринках нагишом танцевали на столе… Представь, в каких условиях мы жили! Кому нужны дети? Всякие были! И ходячие, и лежачие, и со свищами… А лечить чем? Кроме мазей, ничего! Перевязки – единственное лечение, которое мы получали, и от всего сразу. Процент смертности зашкаливал. Я видела много детских смертей… С таким медицинским обслуживанием там выживали действительно здоровые… Ой, а вши! У всех поголовно детей были вши! Хотя мы мылись, нас на санях возили в баню! А боролись мы с ними как? Вычесыванием! Керосин нам никто не давал! Мы клали перед собой подушки, брали гребешки, перемотанные нитками, и каждый вечер вычесывали. Вся подушка была ими усеяна! Кошмар! Я во время войны вшей не знала! Ладно уж мы! Но Люся у нас была… Ее кровать стояла рядом с моей. У девочки после кори началось сильнейшее осложнение. Она просто не могла двигаться! Все тело застывшее. Только голова чуть-чуть поворачивалась. Ноги в коленях не разгибались – всегда в сидячем положении. Одна рука вообще не шевелилась – ровно висела вдоль туловища, а вторая, согнутая в локте, едва поднималась до рта. И у нее были красивые волосы, длинные, густые, пепельного цвета. Локон в локон! Как ей расчесываться? Я просыпалась по ночам от ее плача. Они ее грызли. Таня, у нее уши обгрызены были! И никто не обращал на это внимание. А этот детский дом считался санаторного типа!