Наталья Минина - Петра

– Что здесь у нас? – командным тоном спросила она, сев нога на ногу на стул, который я ненавидела.

Она всегда садилась туда. Далеко от меня. Отстранённым взглядом она выслушивала рассказы Ларисы о моих успехах, после чего переводила взгляд со своих колец на меня.

– Дитя моё, как твои дела? – всегда спрашивала она таким же безразличным голосом и осматривала меня с ног до головы.

Чаще всего ей не нравились мои ногти. При этом, она сразу начинала звонить мастеру маникюра и более чем эмоционально требовать женщину приехать сию минуту. Лет с десяти ко мне каждую неделю приезжала женщина, которая «приводила мои ногти в порядок». Таково было желание матери. А перечить ей я не могла.

– Смотри, я опять п-п-порезалась. У меня у-у-уже все ру-ру-руки в порезах, – я дала слабину. При матери нельзя было говорить жалобным голосом. Это приводило её в бешенство.

– Даже не думай! Ты будешь продолжать писать в этих же тетрадях. Это самые лучшие тетради! – прокричала она.

Потом, чуть успокоившись, она продолжила.

– Я могу пригрозить им судом за эти неудобства. Платишь огромные деньги за эти тетради, а от них столько побочных эффектов. И это называется тетради с напылением сусального золота, – подняв идеально очерченные брови, бросила она и снова забавно сложила губы.

Скорее всего, мать с утра узнала словосочетание «побочный эффект», читая в машине инструкцию к применению какого-то нового средства от мигрени. К слову сказать, мигренью она называла любые ощущения в голове, которые чувствовала: и лёгкое головокружение и тяжесть и даже усталость.

– Ма-мама, я хочу…

– Плохое начало, Петра! Как ты должна меня называть? Аннабель! Аннабель! Аннабель! Неужели так сложно запомнить? И не смей заикаться на моем имени, – поправив причёску, она снова начала рассматривать свои длинные ногти.

Повернувшись к Ларисе, мать машинально указала женщине на дверь. Таким образом она приказала принести ей стакан свежевыжатого морковного сока.

– Ну что ты хотела попросить, душа моя? – снова сев на ненавистный для меня стул, спросила она.

– Можно мне п-п-пойти на день ро-рождения Вероники?

– Пусть её родители позвонят мне.

– О-о-они звонили, но ты не бе-берёшь трубку.

– Кто её родители? Напомни мне.

– Я не знаю, – уже понимая, что ни о каком дне рождения речи быть не может, я опустила глаза, еле сдерживаясь, чтобы не заплакать.

– Этот пухлый коротышка с круглыми очками её отец? – она напрягла лицо, потом закричала. – Олег! С Петрой учится дочь Керчинского? Олег, ты не слышишь меня?

– Что ты кричишь? – зайдя в комнату, отчим подошёл ко мне, посмотрел на мою тетрадь, испачканную кровью, и демонстративно цыкнул.

Как я не любила этот отвратительный звук. Цыканье вызывало во мне какой-то внутренний протест. Как могли интеллигентные люди, которые причисляют себя к высшей прослойке общества, ходить и цыкать, и еще так неприятно рыться зубочисткой в зубах, словно это в порядке вещей.

– Так что? Керчинский или нет?

– Керчинский-Керчинский. Из-за этой мелочи ты орёшь на весь дом?

– Да отстань. Я думаю, что мне еще сегодня нужно успеть съездить разок в студию. Кажется, эту песню мы не запишем никогда.

– Расслабься, зая. Ты споёшь, как нужно и даже лучше. Запомни, котик не хочет выкидывать денежки на ветер, чтобы о его заюшке завтра же забыли, как об обычной певичке. Так что иди, готовься, звезда моя ясная, – хлопнув её по ягодицам, он сальным взглядом провожал обтянутую в кожаный комбинезон фигуру матери, пока та не скрылась за аркой.

Я продолжала смирно сидеть. Прямая, как натянутая струна, я сидела на стуле, держа перед собой перевязанный палец. Конечно, больше я не дула на него. Я вообще забыла о нём. Я забыла и о дне Рождения Вероники. Мне казалось, что меня здесь нет. Я не хотела быть с ними. Мне хотелось исчезнуть.

Как же быстро нас порой ставят на место. Меня «поставили» не на свое место с рождения. Я знала, чувствовала, что проживаю не свою жизнь. Это как пианисту заниматься по принуждению работой кочегара. Для кочегара была бы не меньшей каторгой игра на фортепиано. Каждый труд в почете. Но посмотрите, насколько далеки они друг от друга. Какие разные у них руки и как по-разному они пахнут. Не могу себя позиционировать ни с одним ни со вторым, но мысль мою вы уловили. Правда я излагаю свои мысли просто и понятно? Вед правда?

Я проживала чью угодно жизнь, но только не свою. Начала Петра проживать свою жизнь: отвоеванную, вырванную с мясом из мохнатых лап, только уехав. Сбежав. Захлопнув все двери, застегнувшись на все пуговицы.