Можешь решиться, дорогая? Вот Хлоя не в состоянии, а ты?
Безмолвствуешь всё, дышишь… Что ж, так мне и надо!
Иди к чёрту, сделай милость!
Утро привечаю в койке.
Сновидением ли обозвать свидание ночное, явью ли? Полузабытьём – вернее всего… где тьма, и где туман почивших в бозе дней… И где сам себя баюкает человек сказками минувшего, им же и выпестованными.
Как случилось очутиться в койке? Перетащен с пола – сам бы ни за что не вернулся! Это, верно, Фрида – кто ж ещё?! Долг свято чтится ею: к изразцам не притронуться, на столе в хаосе бумаг скучают артефакты – таз и полотенце, чашечка кофе, простывшего и горького, разумеется, по моему вкусу, зёрнышки таблеток – красная и две окраски неопределённой, как всё, чему вряд ли стоит доверяться. Непонятные отброшены, а красная…
О, красная! Пот моросью на пульсирующих висках, ком пробкой в горле: крохотная пунцовая бусинка, средоточие мощи, партитура, по которой заиграет оркестр, когда, расправив знамёна, поскачет веселее всколыхнувшая сосуды кровь. «Да, – колотится бешено, и будто бы обличает, сердце, – Фрида не пренебрегает тобой! Ты же, неблагодарный, напротив, хоть и не сомкнул глаз, с большим усилием припоминаешь появление её». Разве? О, каюсь, каюсь: скользнула, кажется, по стене согбенная человекоподобная тень, а я…
Я… Что ты? Глух, бесстрастен, беспечен. Ridi, Pagliaccio…
Отчего не смеёшься, ну? Что это, что: мне больно… Мне больно?
Так сделай что-нибудь! Да!
С отчаянным трепетом потянувшись к таблетке, осознаю величественность пропасти между кроватью и столом. И ни брёвнышка, ни перехода! Отчего всегда так глубока, и тем глубже, чем больнее?! Почему? Хочу сбежать, хочу скрыться! Но… пробудившись вместе со мной, не даёт воспрянуть Боль, и сковывает неверное нетерпеливое дыхание, и обездвиживает мысль. Боль… Косматая старуха, взгромоздясь на меня, пронзает кривым ножом грудь, и медленно-медленно… неправдоподобно медленно поворачивая рукоять, копается взглядом прямо в душе – вот что есть Боль! Прочь, прочь – нет мочи видеть! Это корявое лицо, этот запах, это постылое удушье… Если б словами возможно вычертить было злободневное ощущение, если б обратилась буквицей мгла, слогами зажурчали, сливаясь в мудрёные озёра предложений, фразы, не вышло бы чего не менее грандиозного «Войны и Мира» графа Толстого?!
…И напряжены мускулы, натянуты, тонко звенят. Собираюсь силами: один-единственный рывок, стоивший многого – и летит старуха прочь, и я вслед, кубарем с койки. Пружины отзываются протяжным жалобным стоном.
Больно, как же больно…
К столу… на четвереньках к столу – шлёп-шлёп! – старуха здесь, лопочет что-то, шамкает, шуршит, но не отстаёт, шаг за шагом, метр, два, три – вот огромно-нелепые хоромы – что за нужда в таких?! Это Хлоя расстаралась, выхлопотала наибольшие. Переводит в оплату барыш; хочет, как лучше, а на деле, при всей грандиозности помещения… отец не в состоянии ни скрыться здесь, ни обмануть преследующие по пятам его страхи.
Но вот, наконец, она, красная! Хватаю с жадностью, держу трясущейся ладонью, чуть не обронив, заглатываю, и всё…
Отвлечённо тикают часы, стрелки то шепчут, то палят: десять минут – вытерпеть, вынести… десять жалких минуточек, всего-то, точь-в-точь, ни мгновением больше, ни мгновением меньше. Зажмуриваюсь, втягиваюсь в себя, мучительно скулящим клубком конвульсий на ледяном полу – дряхлый, временем побитый пёс – и зубы скрипят, и ногти скрежещут по доскам пола; и считаю… считаю… минуты, секунды, мгновения…
Проходит время.
Фрида, здесь ещё ты? Ответь же! Так и молчишь… Но меня не провести: где ж тебе с утра пораньше ещё быть?! Благодарю, что прогнала старуху, благодарю, тебе обязан спасением! Если ты только видела со стороны меня, то одним состраданием пробудила во мне чувство вечной признательности. Никогда, никогда больше не буду издеваться над тобой, даю слово!
Ну, или почти никогда…
***
Теперь легче, куда легче…
Лишь голова позвякивает в склизкой косматой мгле, да веки пудовые – нелегко поднимать их! Замшелый воспалённый взор блуждает по комнате, по стенам и полу, не задерживаясь долго ни на чём, и выуживает кругом из постылой обстановки вещи, которым можно восхищаться. Гляди-ка: бурое пятно на салатовой стене расплывается ухмыляющейся призрачной рожицей! Что это, откуда? Картина, репродукция «Крика» Мунка, собственной персоной – ого! Логика присутствия – туманно-противоречива, и уж вряд ли гнездится в области желаний моих и пристрастий; поначалу я скупился и дорого продавал своё внимание (хоть она и пытается «радовать» меня с самого первого дня), но затем, лёжа в кровати в столь же тягостные, как нынешний, дни, начал присматриваться.
Читать дальше