Дара Преображенская - И небеса однажды кончаются

…Ричард де Бовье… мой отец…

Дождь становился ещё сильнее, с улицы повеяло холодом. Этот противный, противный дождь, серое затянутое пеленой небо.

«Нет! Только не папа! Только не сейчас!» – хотелось крикнуть мне, но я взглянула на Сесилию, на её беспомощную фигуру, её хрупкие пальцы и шею, сквозь тонкую кожу проступила голубая жилка вены.

В следующее мгновенье мы попали на небеса, мы обнялись и стояли так, оторвавшись от земли. Мы парили меж облаков, нас окутала волна горя, захлестнула с ног до головы и унесла за много миль отсюда. Мы рыдали искренне и самозабвенно, и маленький уголок Франции недалеко от Сен Маре с роскошным садом и оранжереями исчез, растворился, перестал существовать. Сесилия и я никогда не понимали друг друга, но только не теперь. Сейчас всё было иначе, из озорной кокетки, завлекающей Бертрана, она превратилась в серьёзную девушку, слишком серьёзную.

– Что мы будем делать? Что скажем маме?

– Ничего, Лили. Мы ничего ей не скажем. Она достаточно слаба и может не вынести. Послушай, Лили, настало время объединиться, лишь вместе мы сможем пережить это горе.

Сердце моё сжалось, когда мама посмотрела на меня и спросила:

– Лилиан, кто звонил? Где ты так промокла? – она пожурила меня, покачала головой, – обед уже давно остыл, Нине снова придётся подогревать. Так кто же звонил?

Мы с Сесилией переглянулись, что, конечно же, не осталось незамеченным для Розы и её жениха Генри с густой шевелюрой рыжих волос и веснушками на носу.

– Что случилось, Лилиан? Ты словно встретилась с кошмаром.

– Ничего… ничего. Приходил цветочник Томас из Сен Маре, но я сказала, что пока оранжереи остались без присмотра, и ему следует подойти в четверг.

– А что тебя так удивило, Сеси?

Сесилия сглотнула, с трудом произнесла:

– Малышка Берта плохо двигает ручками и ножками.

Она выбежала из столовой, за дверью раздались её быстрые шаги. Я знала, ей было тяжело лгать, точно так же, как и мне. Она делала это во имя добра. Мама смахнула со лба прядь волос:

– Мне действительно следует больше бывать на природе и чаще наведываться в оранжереи. Слава богу, что пошёл дождь.

…«Дева Мария,

Я обещаю тебе, что буду вести себя примерно, и матушка Антуанетта будет довольна мной. Я буду много молиться и помогать бедным. Каждый день я буду печь свежие пирожные из миндального теста и носить их одинокой Мари, которая стоит возле храма. Она несчастна.

Дева Мария,

Я больше никогда не стану капризничать и буду хорошей девочкой.

Помоги мне пережить моё горе. Моя душа раздавлена жизнью, я угнетена»…

Фарфоровая статуэтка Девы Марии смотрела на меня с сочувствием. В её прекрасных глазах застыла слеза. Как плохо, что начался злой холодный дождь! Как плохо, что скрылось Солнце!

Дверь скрипнула, я обернулась. Одинокая фигура Августины со свечой и книгой сказок Андерсена замерла на пороге моей комнаты. На мгновенье мне показалось, что Августина была похожа на фарфоровую статуэтку Девы Марии с младенцем Иисусом за исключением белого чепца и накрахмаленного передника.

– Что вы делаете в темноте, Лилиан?

– Молюсь.

– Я пришла, чтобы прочесть Вам сказку про Золушку. Ведь Вы же любите про Золушку?

– Сегодня не нужно сказок.

– Тогда ложитесь. Я прочитаю Вам стихотворения Бертрана.

– Бертран пишет стихи?

– Он – очень талантливый юноша.

Я вспоминаю мудрые зелёные глаза Бертрана. Почему он не признался мне в этом, когда мы сидели вдвоём в гостиной?

Августина открывает вложенный в книгу блокнот в красном переплёте и начинает читать:

…На море парус уплывает

Среди глубоких сизых волн,

Твоя душа мою не знает,

Мир мой давно тобою полн.

.

Я словно парус одинокий,

Всё так же уплываю вдаль.

И сон свой вижу синеокий,

В котором только лишь печаль.

.

А в сердце тает невидимкой

Давно забытая любовь.

То ускользнёт прозрачной дымкой

Или появится вдруг вновь.

.

Я скован накрепко цепями,

Прибит к тебе, к твоим глазам,

Я задарил тебя цветами,

Я путь открыл твоим слезам.

.

Однажды сброшу я оковы,

Ведь мне свобода дорога,

Мне жизнь не кажется суровой,

Вдали синеют берега….

Я уплыву к ним….

В порыве я обнимаю Августину и шепчу ей:

– Бертран написал очень грустные стихи. Если б я могла, я бы умерла, чтобы никогда никогда не страдать.

– Надо продолжать жить, Лилиан, – говорит служанка, – во имя любви, как это делали когда-то твои предки. Благодаря им ты живёшь сейчас. Если однажды тебе покажется невыносимым оставаться здесь на земле, вспомни мои слова, и никогда не думай о смерти, её и так слишком много вокруг.