Дара Преображенская - И небеса однажды кончаются

На моём столе возле окна красуется ваза с незабудками. Я останавливаюсь в танце возле кровати Берты, стараюсь насладиться свежестью летнего дня. Приглядываюсь. Вдалеке различаю одинокую фигуру Мари, она идёт к пастору Антуану на очередную проповедь. Мари любит проповеди.

Через несколько минут появляется Августина с подносом, подходит к кровати Берты, чтобы покормить её, но я не даю ей сделать это.

– Августина, позволь мне покормить Берту.

– Лили, Вас ждут в гостиной, – возражает Августина, но я не слушаю её.

– Пожалуйста, позволь сегодня мне позаботиться о Берте.

– Ваша матушка будет спрашивать о Вас, и что мне ответить?

– Скажи, что я танцевала.

Августина уходит, прикрыв дверь. Я сажусь рядом с Бертой, открываю крышки с блюд. Маленькие шляпки шампиньонов плавают в молочном соусе среди кусков телятины. Зачерпываю ложку в рагу. Берта открывает рот, с трудом проглатывает первую порцию обеда. Никогда ещё я не кормила Берту, хотя часто со стороны наблюдала за тем, как это делает Августина.

Мари добрела, наконец, до костёла, постучалась и долго стояла на пороге в ожидании, когда отец Антуан откроет двери и впустит её. Я отвлекаюсь, снова всматриваюсь, Мари исчезла.

– Лилиан, спускайся вниз! Мы потеряли тебя. Сесилия и Роза в нетерпении.

– Сейчас, ма. Берте очень понравилось рагу.

….

«Венчики цветов колышутся на ветру.

Они хрупкие, они нежные, как Природа.

Грибной дождь тонкими струями коснётся их лепестков.

Может быть, это осень приближается,

И скоро листья полетят с деревьев?

Осень… осень…

Я люблю осень. Я люблю лето.

Мне хочется посадить тысячи цветов

И украсить ими твой сад….

.

Венчики цветов колышутся на ветру

Они хрупкие и нежные, как Природа».

– Лилиан, принеси кувшин с водой и бинты, у Вашей матушки начинаются схватки.

У меня перехватывает дыхание, слово «схватки» рождает в моей голове массу ассоциаций. Из спальни доносятся стоны. Сначала они приглушённые, затем нарастают, хочется даже заткнуть уши. В спальне мама, и она кричит, значит, ей плохо.

В каждом из нас живёт страх. Когда мы видим опасность, которой подвергается другой человек, то первым порывом бывает сжаться в комок и не высовываться, а не кинуться на помощь. Это потом, спустя какое-то время, мы начинаем по-иному оценивать ситуацию, убеждаем себя, что так нехорошо, что нельзя сидеть в своей собственной норе, наблюдая за тем, как другой человек попал в беду.

Я опираюсь на перила, сажусь на ступеньку лестницы, ведущей наверх, где находится спальня родителей. Мне не по себе, я вся дрожу.

– Лилиан! Скорее!

Мне кажется, что рядом со мной никого нет, но я совсем не замечаю, как ко мне подходит Бертран с кувшином и полотенцем. Бертрану шестнадцать лет. Это – мечтательный кудрявый юноша с удивительно живыми зелёными глазами, увлекающийся Монтенем и любящий приходить к нам в дом, а ещё больше любящий мою сестру Сесилию. Наверное, Сесилия тоже от него без ума, или просто делает вид, что он ей безразличен.

– Лилиан!

Бертран протягивает мне свою ношу.

– Не бойся. Возьми это и отнеси в спальню. Я бы сделал всё за тебя, но мне туда нельзя.

Совсем не замечаю, как прижимаюсь к Бертрану от переполнивших меня чувств, но он воспринимает это вполне нормально.

– Там будет много крови.

– А ты закрой глаза или сильно зажмурься.

– Нет-нет! Моя мамочка умирает! Как же я могу зажмуриться и думать, что ничего не происходит?

Бертран ласково треплет меня по плечу. Он чувствует себя взрослым, способным успокоить беззащитного человека. Он улыбается, показывая свои белые зубы, в его прекрасных зелёных глазах загорелся огонёк.

– Твоя мама не умирает. Она ждёт появления твоего братика или сестрёнки. Ты никогда ничего не слышала об этом?

Я мотаю головой.

– Никогда.

– И даже в школе при монастыре Святого Франциска?

– Даже в школе.

– Когда-нибудь ты узнаешь намного больше, чем тебе известно, а теперь иди.

Я беру кувшин, полотенце, поднимаюсь по ступенькам, дрожащей рукой дёргаю ручку двери, чтобы войти внутрь.

В спальне темно, хотя горит единственная керосиновая лампа и несколько свечей, наши служанки Августина и Нина суетятся возле маминой кровати. Я делаю попытку зажмуриться, как советовал Бертран, но у меня ничего не выходит, потому что мне друг становится любопытно. Искажённое болью лицо мамы мелькает среди вороха подушек, Нина протирает ей лоб, даёт ей напиться и проговаривает: