«Я разговаривала с ним, полчаса, наверное, – продолжала тараторить радостно Маринка. – А знаешь, он про тебя спрашивал». В этом месте Маринка загадочно замолчала. «Ну, я ему рассказала о встрече одноклассников, он спросил про тебя, я сказала, что ты одна. Он попросил твой телефон». Трубка в руке Марьяны горела от новостей и Маринкиного тарахтения. Но главное, от новостей. Она так была рада, что он жив.
***
«Я встретила твою одноклассницу, она спросила твой телефон, сказала, что собирают всех. Я дала ей твой номер». – Голос бывшей звучал, как всегда, холодно. Но Даня был счастлив: «Его помнят». Помнят из того счастливого детства, где он был милым хулиганом и любимцем класса. Это оказалось так важно в тот момент, когда жизнь нетвёрдо строилась заново после очередного фиаско. Даня вспомнил про Марьяну. И почему-то улыбнулся, узнав, что она одна. Попросил телефон. Хотелось поговорить, просто поговорить. Марьянка вызывала у него самые тёплые воспоминания в сердце, они почти стерлись, почти исчезли, но тёплом веяло сквозь годы. Высокая девочка с косой, принципиальная и неприступная. Не такая как все, кого он знал за всю свою жизнь. Он ничего о ней не слышал после школы, после того как последний раз дёрнул её за косу и сказал что-то обидное. Он даже не помнил, виделись ли они после школы. А сейчас захотелось поговорить.
***
Им по одиннадцать. Они сидят на перекладинах под большой деревянной лестницей в её дворе. И смотрят друг другу в глаза. Карие в карие. И молчат. Долго. Они общались только глазами. Большего им было не нужно. Спокойствие и тихое детское счастье.
Вот она по-взрослому отчитывает его за очередную проделку, а он просит прощения и обещает не вести себя плохо, потому что это её расстраивает. Он не хочет её расстраивать. Она для него – целый мир.
Она отдаёт ему младшего брата, а сама убегает гулять с подружками. Он терпеливо гуляет с маленьким сорванцом, потому что потом сорванца заберут домой родители, а Даня с Марьяной, взявшись за руки, будут бродить по улицами района и молчать или разговаривать о школе.
Бледный географ кидается к окну и в ужасе смотрит на Даньку, который забрался на дерево на уровне третьего этажа на пришкольном участке напротив того кабинета, где у его класса была география. Там за третьей партой сидела она. А его оставили дома. Но он не мог дома. Он не мог не видеть её.
Он пишет ей записки, одноклассники их передают, не заглядывая. Они знают, если откроют, то маленький Данька не оставит это просто так, можно будет и получить. А ещё они уважали их любовь и относились к ней с трепетом, потому что не понимали. Кто-то пытался подражать им. А у них все было иначе. По-настоящему.
***
Его записки Марьяна сохранила на всю жизнь. Не смогла выкинуть. Она хранила его любовь и свою. Марьяна с трепетом относилась ко всему, что было чисто и оставляло прекрасные воспоминания в её жизни.
Даня почти не помнил их маленькой любви. Он не помнил ни записок, ни писем, которые он писал ей летними каникулами. Всё стерла последующая жизнь. Не помнил он и того, что шестнадцать лет назад он встретил её и напросился в гости. И опять они сидели, молча глядя друг другу в глаза. Карие в карие. Просто молчали, и ничего им не было надо. Они разговаривали только глазами. Он ушёл, прикоснувшись к ней губами, с разрешения. На память об этой встрече у неё остались стихи:
Ты смотрел так долго, так нежно,
Ты лицо моё изучал.
Я в глазах сияла безбрежных:
Ты короной меня венчал.
Гадал все мои загадки,
Смотрел в мои глаза.
О чём ты думал украдкой?
Как я подросла?
Но не буду гадать, не буду,
Мне достаточно лишь тепла
И того, что молчанье с тобою —
Благодатная тишина.
Мне просто хорошо и спокойно,
Но печально тебя провожать.
И вдруг ты спросил напоследок:
«Тебя можно поцеловать?»
И коснулись губы друг друга,
Оставив на память печать.
Я не знаю, что будет дальше.
Но очень боюсь тебя ждать.
Он ушёл, и жизнь их раскрутила в разные стороны настолько, что пересечение заново казалось невозможным. За это время она успела пожить за границей, помотаться по городам и весям по работе. Жизнь рвала её душу и тело, но она выстояла, всё такая же строгая и принципиальная.
Он за это время носился вихрем по своей жизни, то вниз в диком штопоре, то вверх, подтягиваясь на крепких руках, то вкривь, то вкось, то прямо ввысь. Его тело пополнялось шрамами, а душа разочарованиями. Но он по-прежнему оставался тем самым мальчишкой, способным на поступок.
Читать дальше