Альманах: Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск «Время перемен». Часть 2

Само себя разрушить государство
пытается, но все умеет плохо.
Самоубийца падает, сорвавшись;
стреляет мимо; режет – не найдет,
где надо; яд глотает – им блюет…

Ни горяча, ни холодна Россия!

Как будто учтены мы в планах этих
«политиков»…
Не только я один
подкуплен, завербован…
Столько ж денег
потрачено! И есть ли кто-нибудь
во всей стране без клички, дела, платы
иудиной?..
Одним мы миром все…

Ну, с богом, не с богом, а время – пора начинать:
вчера было поздно, а завтра для новых дел рано.
Чего там по списку громить, а чего занимать?
И в Кремль всей толпой: мы достанем, захватим тирана.

Нет злобы, нет черной, мы схватим, отпустим – иди.
Взгляни на страну, упади, лютой совестью вусмерть
измучен, истерзан, – нам светлая жизнь впереди
обещана долгая на мать-земле вечной, русской.

Обрывки писем, бланков, легкий пепел
чуть теплый – всё успели. Уходили
с достоинством…
Не в женских пестрых платьях
бежали, ноги путались в подолах.

На частные борта по трапу с ношей
всходили, усмехались; так легко
на сердце; ветер веет перелетный…

Мы улетаем, ничего
здесь не оставив, подмели
последнее, и нет другой
для наших опытов земли.

И по сусекам ни горсти
не сыщешь: все успели мы
доходы промысла спасти
в бездонные свои сумы.

И вот свободны вы теперь
от гнета нашего, судьбы.
Тверди как хочешь, верь не верь —
мы не рабы, рабы не мы!

Будет вам час недобрый,
когда мы улетим;
погибоша, как обри,
вы народом своим.

Пусто место державы:
из недальних степей
Гог, Магог тыщеглавы
приближаются к ней.

Мы на вас не в обиде,
еще вспомните нас,
бела света не взвидев
в свой оставшийся час.

И, как бы по привычке, занимали
мы почту, телеграф; толпа громила
склады и алкомаркеты; никто
пока не знал, как власть брать.
Ты прекрасна,
чиста, невинна, как всегда вначале,
святая революция моя!

Ты – чудо из чудес на русской почве!

И никого, кто против нас. Еще
вчера нас колошматили, стреляли —
как вымерли, ни одного мундира
на улицах, и лишь по сытым лицам
их, бывших, узнаешь. Пускай уходят:
на празднике народном места нет им.

Ни места и ни мести – пусть уходят!

Бескровная-то наша начинает
хаметь, леветь…

И за одной
другая вслед,
и за святой —
креста с кем нет.

Бескровная
легко сбылась —
страна моя
с размаху в грязь.

И, кто над ней,
глуп, принял власть,
в немного дней
тому пропасть.

Не усмирить
еще бузу,
не долго быть
тебе тузу.

Ну а потом
чудней игра,
что поведем
мы с октября:

не золото,
а что теплей,
что молодо,
то ставка в ней.

Те, кого бы нам не жалеть, а жалко,
по острогам сели, их водят к стенке,
или к ним с погромом по тюрьмам ходят
добрые люди.

Были кровопийцы, но к ним не стало
ненависти нашей; спасти не можем
мелочь эту, сошку, а, кто главнее,
все улетели.

Загодя, как будто не тайна, знали,
где, когда рванет, полыхнет Россия —
может, специально, чтоб замести след,
чтоб шито-крыто.

И за Москвой-рекой один, другой выстрел,
в кварталах отдаленных дым, огни – тянет
к нам в центр, кто там поджег, мы ждем к себе нашу
босоту, пролетариев иной расы.

С такими ли построить города света!
Потоп без счета, меры, с нелюдской силой
громит, корежит, мнет: итог судьбы русской —
погромы все на всех, наш перевод Гоббса.

Как бы ни было страшно, больно, стыдно,
наша свара – она между своими:
под жандармским, студенческим мундиром
та же белая кость, и белоручки
даже в самой марающей работе
сохраняют привычки чистоплотной
(большой? малой?) порядочности – так хоть!

На собаку, хоть бешеную суку,
нас учили не звать волков – не будем,
сами справимся, или покусает —
сами взбесимся – лучше, чем с волками
выть… По крайности будет утешенье,
оправданье: вот, смертью умирали,
а волков (стаю рядом) не позвали.