Жанна Стафеева - Ленинградские рассказы. Ностальгическое

«Ты не Женек Цыган, ты Евгений. И не по подворотням шляйся, а учись и работай. На кого страну оставляю? И на тебя в том числе. От твоего вдохновенного труда мощь ее слава зависит».

Женька проснулся, посидел немного в тишине, подумал, натянул рубаху и штаны и побрел на кухню к матери.

– Ма, – посмотрел он на нее с надеждой, – а можно так, чтобы и учиться и работать?

– О, нюжли за ум взялся? – всплеснула руками мать.

В тот же день подали заявление в ремесленное училище. Женьке выдали новенькую форму с металлическими пуговицами и фуражку с кокардой. Началась новая жизнь…

Евгений не любит вспоминать этот случай. Про Сталина с тех пор не сказал ни одного слова – ни хорошего, ни дурного. Избегает поездов, всегда выбирает самолет. И никогда не плачет на похоронах.

Главный редактор Бэллочка и редактор Шурочка и опять не позвали корректора Кутькина пить чай. Цейлонский, «со слоном» и дефицитными конфетами «Грильяж». Кутькин прихлебывал свой дрянной грузинский вприкуску с черствым коржиком прямо на рабочем месте. Делая вид, что вычитывает рукопись, он тихонько разглядывал Шурочку. Она ему давно нравилась, но сознаться в этом он не мог. Пока не мог.

Шурочка – холеная блондинка в костюме «джерси», с прической «паж». Маститые литераторы захаживают к ней с пиететом. Потому как Шурочка умеет методом простого вычеркивания превратить лохматую и кособокую рукопись в шедевр. Потому и носят они Шурочке «Грильяж» и «Жар-Птицу» коробками. А кто после гонораров да потиражных, и на французские духи может расщедриться! А что Кутькин?

Ему под пятьдесят. Он почти лыс. Уцелевшую прядь укладывает на макушку, думая, что это поправит дело, но лысина все равно предательски просвечивает. Он – простой корректор. Кутькин педантичен, усидчив, надежен. Тринадцатую зарплату Кутькин получает исправно. Но перспектив продвинуться по службе – никаких. Да и живет он в коммуналке

Но у тихого Кутькина есть план, который позволит все изменить. Как работник нивы литературы, Кутькин давно мечтает написать роман. Настоящий шедевр. И чтобы за него дали не только Ленинскую премию, но и премию Парижского Пен Клуба. Где этот Пен-клуб, и как в него принимают, и тем более, за что он раздает премии, Кутькин представлял плохо, но слышал, что дают ее в инвалютных рублях. Тогда – «распахни, Березка, двери».

Со всеми своими дефицитами.

В глубине души Кутькин понимал, что самому ему с дерзновенной задачей не справится. Поэтому по ночам он мыл золотой песок. Оставался допоздна, ждал, когда за Бэллой закроется дверь. И пулей влетал в ее кабинет, чтобы раньше уборщицы успеть выудить из мусорной корзины папки с забракованными рукописями. Магическая формула «рукописи не возвращаются и не рецензируются» давала Кутькину надежду на то, что никто никогда не востребует то золото, которое он годами намывал из отвергнутых рукописей.

Каждая серая папка с тряпочными завязочками вселяла в Кутькина радужную надежду на редкостный самородок, который он найдет, а это было непросто. Начинающие авторы почти всегда писали неразборчиво, но на машинистку они тратиться не желали. Значит, и копии текста у них не было. Зрение Кутькина с каждым годом ухудшалось. Линзы очков становились все толще, а взгляд – все печальнее.

Найденные красивые слова, неожиданные обороты или интересные сюжетные ходы Кутькин любовно выписывал на карточку и помещал в ящичек, типа тех, что мы видим в библиотеке.

Сидячая работа и еда всухомятку еще никому не добавили здоровья. У Кутькина обнаружилась подагра. Слово то какое! Будто мерзкая злая старуха вцепилась узловатыми костлявыми пальцами в косточку его правой ноги и ну давить, что есть мочи. А по ночам приходил цепной старухин пес и все грыз, грыз ногу… Пахучая мазь Вишневского облегчала боль совсем ненадолго. Невозможно было есть, спать, ходить на работу. И лишь одно занятие давало ему облегчение – это мытье его золотой руды.

Завершив работу с очередной папкой, Кутькин задремал. Ему снилось, как вручают заветную премию, а Шурочка восторженно ему аплодирует, когда в дверь постучали. На пороге его комнаты стояла …Шурочка, милая сердцу волшебница, в своем неизменном джерси. Ее отправил к захворавшему Кутькину главный редактор.

– Дорогой Александр Петрович, – защебетала она, устраивая стопку новых папок на тумбочке у его кровати. – Ну, как же некстати вы разболелись! Без вас, как без рук! Это вам на вычитку.