Саша Шумаков - Осьминог

17

Всем налили водки, Генри тоже. Лучше всего было бы выпить и уже потом незаметно отлучиться. Но если он сделает хоть глоток, его вывернет прямо здесь.

Какое-то время Генри прокручивал в голове порядок действий – встать, развернуться и пойти в уборную. В видение вклинивался один и тот же образ – вот он отодвигается на стуле и, прежде чем подняться, втыкает в рисовый холмик палочки. «Это ассоциируется у них со смертью», – мамин голос в памяти звучал подбадривающе, как будто подговаривал его сделать это.

Секунду назад мама смотрела на переводчика, но под взглядом сына сразу обернулась. Она хмурилась, как бы спрашивая, что с ним. Он не хотел огорчать ее и изобразил безмятежность. Чтобы не расстраивать маму, притвориться было легче. Наконец Генри почувствовал в себе силы подняться. Придерживая спинку соседнего стула, он резко выпрямился и, кивнув маме и Марку, быстрыми шагами покинул зал.

В уборной было чисто, как в операционной. Он рухнул бы перед толчком на колени, даже если бы было грязно. Опустившись на холодный кафель, Генри погрузился в состояние дурноты. Когда его вырвало первый раз, показалось, что сейчас наступит облегчение. Он посмотрел в керамический унитаз, испытывая безотчетную потребность проверить содержимое своего желудка. Непереваренный рис с соей и еще непонятно чем снова напомнил ему лягушачьи и рыбьи глаза. Дальше рвота была неукротимой, до головокружения и боли в мышцах. Когда приступ закончился, Генри потряхивало. Он закрыл крышку унитаза, сел на нее и какое-то время сидел так, сцепив пальцы и опустив голову на руки. Он старался ни о чем не думать. Пение воды в трубах утешало слух. Кислый привкус во рту и ощущение опустошения отвлекали его от ужаса увиденного. Он с четверть часа оставался в кабинке уборной, стараясь сдержать озноб. Его никто не беспокоил. Только несколько раз с писком сработал автоматический распрыскиватель освежителя воздуха.

***

Через несколько дней в гостинице Генри приснились похороны Бари. Пес лежал в овальной яме, а Генри вместе с родителями стоял рядом с кучей вырытой земли. С ними был могильщик-японец. Он ждал, пока они закончат прощание.

В могиле лежала верхняя половина лабрадора. Задних ног не было, вместо этого из обрезанного корпуса торчали позвоночник, спинной нерв и кишки. Среди кишок Бари лежала печень – огромная, почему-то зеленого цвета. Генри видел, как она пульсирует. Пес смотрел на хозяев и жалобно скулил. Пытаясь вывернуться и встать, он беспомощно дергал передними лапами в воздухе, вытягивая их на всю длину.

Японец-могильщик стал теснить их от ямы, давая понять, что пришло время закапывать собаку и надо уходить. Генри хотелось остановить это, быть с Бари до конца. Нужно как-то объяснить японцу, чтобы тот понял, как важно Генри остаться рядом с Бари и не позволить ему страдать в одиночестве. Сейчас он вспомнит, что нужно сказать. Какие-то слова вертелись в голове. Он достал из кармана овальный брелок, во сне он не понял, что это за предмет, но прочитал с экрана:

Точно! Вот они, эти слова. Генри нашел то, что искал.

Японец все теснил их, и родители уже отошли метров на двадцать от могилы. Они стояли, не шевелясь, как вкопанные. Генри стал напирать на японца. Он подвигал его назад, к Бари, повторяя ему в лицо: «Старый пруд», «Старый пруд». С каждым повторением ему удавалось сдвинуться на шаг ближе к Бари. Он слышал, как пес скулит и зовет из ямы. Но когда до Бари оставалось несколько шагов, ноги Генри точно отнялись, и он не мог сделать ни шага ближе. Японец посмотрел ему в глаза. Генри размахивал руками, стараясь достать до могильщика, врезать ему или уцепиться за него и подъехать к яме, как на буксире. «Старый пруд», «Старый пруд», – повторял он умоляющим тоном, но японец только отрицательно покачал головой. Он отвернулся от Генри и, взяв диковинную лопату с двойным древком, стал закапывать яму. Пес заскулил громче, затем залаял.

«Старый пруд!», «Старый пруд!», – в отчаянии кричал Генри, пытаясь пошевелиться.

«Старый пруд!» – Японец только черпал новые комья земли и не оборачивался.

«СТАРЫЙ ПРУД!» – Генри орал, что было сил. Бари выл из могилы.

Он проснулся, когда в комнату вошли родители. Мама смотрела на него испуганно. Генри не мог вспомнить подробностей того, что ему снилось, не помнил, о чем кричал. Перед глазами стояло только располовиненное тело Бари, которого хоронили заживо. Генри заплакал.