Александр Митрохин - Тоскливое очарование вещей

Он нравился женщинам: широкие плечи, трапециевидная мощная шея, сильные руки, лишенное лишних волос тело. Перед ним благоговели и таяли, становясь прозрачными, как туман от сильного ветра.

Каждый раз, зайдя в ресторан, он искал новое лицо, которое наутро станет засечкой вчерашнего дня, именем старым и прожитым, уже нечитаемым для него. Он не спал, как правило, с женщинами больше одного раза, если, конечно, их помнил. А чтобы их запомнить, очевидно, потребовалась бы увесистая картотека, лица и имена в которой сегодня валялись в жутком и хаотичном беспорядке. Им не было числа, им не давались ни номера, ни доли от памяти. Они складировались в тяжеловесные мешки, груды ненужных воспоминаний и утиля. Женщины – как хлам, засоряющий эту планету.

– Ты как? – спросил он у девушки, которая слегка всхлипывала у ресторана.

– Неплохо, – отдышавшись ответила та.

Он дождался, когда она сможет внятно говорить, и пригласил ее зайти внутрь. Менеджер, не спросив, забронировано ли, проводил их за лучший столик у окна. Он всегда оставлял хорошие чаевые, поэтому ему всегда здесь были рады. Официант предложил бокал Шатонеф… но услышал в ответ, что они сегодня будут пить Сheval blanc. Слегка удивленный выбором официант вскоре принес вино в сопровождении витело тонато и стал ожидать медленного, томного диалога и просьбы с советом к предстоящему ужину. Этикет требовал от собравшихся исполнения протокола, в который входило предвосхищение желаний по выбору позиций меню, безошибочное решение относительно гастрономии вина и блюд, короткие комплименты, теплые, но при этом исключительно деловые улыбки, держащие на дистанции собеседника, и в конечном счете в заключение требовалось совершить подвиг, принять суперважное решение жизни – определиться с предстоящим ужином. Они говорили о сильно морозном вечере, в котором рождалось желание русского холодца с хреном, берущим часть истории во французской кулинарии, о лавандовых нотах духов, предложенных новым парфюмерным домом, и отсюда ассоциированный с родиной ароматного цветка аппетит к марсельскому буйябесу. Разговор требовал бессмысленного чередования слов, правила заставляли извергать сотни ненужных звуков, оформляющихся в сложносочиненные фразы, которые спустя несколько часов будут трансформированы в тяжелое, прерывистое постельное дыхание. Мы услаждаем сначала одно, потом другое, завершая общую картину наслаждения.

Сегодняшняя лена была простой. Мы все простые: и одухотворенный архиерей, и киноактер, и музыкант, и писатель, и вахтерша, и слесарь. Нам только кажется на первый взгляд наша сложность необъятной и исключительной, и лишь иногда зажигаются огни, появляются вспышки глубокого вдохновения в нас, из которых можно соткать материю необыкновенности по площади с небольшой носовой платок. И зачастую, чтобы создать персидский ковер, потребуются тысячи людей и их чувств, чтобы сплести ими, как шерстяными нитями, мягкий шедевр. Есть единичные примеры в истории, которые из себя, одной единицы, представляют этот восточный узор шелковистого покрывала.

Напротив Олега сидела простая, обычная девушка, при этом не лишенная красоты: узкое лицо, почти симметричное, без изъянов, прямой нос, большие глаза, черные волосы, кружевом спускавшиеся на хрупкие плечи; резкий вырез платья выделял ее большую грудь; губы, увлажненные бальзамом молодости, притягивали к себе взгляд, доводя желание неискушенного прикоснуться к ним до исступления и потерять в конце контроль.

– Ты знаешь, почему мы сегодня будем пить Cheval blanc? – спросил Олег. – Я пью его только по особым случаям, когда вижу особо очаровательное создание. А пью я его не часто – последний раз это было, когда я сидел в обглоданной лодке на озере Комо в Италии и видел, как солнце садится мне в ладонь, поднятую к горизонту. Я вытянул ее на уровне высоких гор, и оно так доверчиво примкнуло своим теплым краем к нежности ладони, которой я хотел бы поделится с тобой.

Олег очень часто говорил излишне театральные фразы, которые мужчины обычно не произносят. Он был ценителем слова, много читал и любил выписывать понравившиеся ему примеры художественных мыслей, при этом многие не разделял. Он был эксперт в вопросах красоты и способов ее выражения, любя своим языком рисовать картины мнимого счастья в воображении спутниц. Зная, что женщины любят ушами, он мог часами изливать свое мастерство в их уши-души.

Олег знал как переводится название вина – Cheval blanc 1 1 Белая лошадь. , поэтому каждый раз, заказывая его, представлял, как сегодня вечером он оседлает белоснежную кобылу. Зайдет к ней сзади, похлопает увесистой ладонью по белой коже и взберется, умело доставляя удовольствие покоренной. В его воображении белая лошадь была своеобразной предпосылкой к тому, что станет с этой милой в конце вечера: красная помада сотрется, смуглость тонального крема сойдет, чулки спадут вниз, и нагота отбросит их к первобытности. Он наслаждался превращением яркой птички в белоснежную лошадь. Cheval Blanc было пророчеством неминуемого вечернего преображения, которому Олег помогал случиться.