Владимир Гандельсман - Запасные книжки

Небо упало в обморок, и молния распахнула дверь в бильярдную.

Человек воспринимает жизнь как помеху.

Чем что-нибудь хуже, тем оно более предмет искусства. Всё плохое провоцирует на высказывание.

Пора принять какую-нибудь религию.

Жена даже спит с упрёком.

Стиль жизни (по телефону):

– Извини, не могу говорить, я одной ногой уже на улице (вариант: в могиле).

На первый взгляд человек может показаться интересным.

О каком вкусе можно говорить, если на полюсе – минус?

Медленное жаркое море. В час по ложной чайке.

В родном языке от частого повторения слово утрачивает смысл, в чужом – наоборот. Можно, наконец, уговорить себя, что оно – шкаф, например.

Иметь странный взгляд? Это обыкновенно. Другое дело само слово: обыкновенно .

Никто не заслуживает того, что с ним происходит.

На заданную тему: От других мне халва – что хурма, от тебя и хурма – бастурма.

Из Розанова:

Как бы убивать не прикасаясь?

(При ловле моли.)

Целоваться, не говоря о больших интимностях, становится как-то неудобно. Давайте застегнёмся. Старость – это официальная часть, идущая после концерта.

Мандельштам: «Фета жирный карандаш» – идёт от fett немецкого (англ. fat) и идиш – жирный.

(Догадался сам, не зная, что меня опередили как минимум двое: О. Ронен и Г. Левинтон.)

Из телефонного разговора:

– Как дела? – Ничего… Жена сегодня палец обожгла, заплакала: всё, говорит, надоело…

Я настолько свободен, что пишу не просто и не только, когда хочется, а гораздо реже.

Жена и муж.

Она: «Снег пошёл. Боже, я так ненавижу снег…»

(Вариант: «Скоро Новый год. Боже, какой ужас…»)

Язык литературы – единственный из всех специальных языков – не прикрывается специальной терминологией (произнося главные вещи).

Самое страшное: кабинет дантиста в самолёте.

Самое отвратительное: подводная лодка.

***************

Самое скучное: восхищение В. Набоковым.

Я не знаю себе цены.

Может быть, моё призвание – немного выпивать и нешумно разговаривать…

Она сидела и сдавала…

Замечательная как человек женщина.

Всего-то-навсего прошёл дождь, а какой неприятный осадок!

Из прозы:

Восточноевропейская овчарка бежала по ЗападноСибирской низменности.

Фет:

Это указание потом поддержит Набоков: «…запомнишь вон ласточку ту?»

Вечности указывают, где она должна быть: здесь и сейчас – над той горой и в этой ласточке.

(Обратный процесс: «…который час, его спросили здесь, а он ответил любопытным: вечность!» – представляется спесью.)

Приятель-американофоб: «Американцы думают, что чем человек выше, тем он меньше весит».

Если вас взволновало чьё-то первое произведение, прочтите второе – оно вас непременно разочарует, и вы успокоитесь.

Самый чудовищный опыт (ибо он одновременно самый неопровержимый и пошлый): чем жёстче с людьми, тем они зависимее.

Надо всем отдать должное.

Женщина, которая мне изменяет, не устраивает меня чисто гигиенически.

Талант – разновидность безобразия, а также истерическое заполнение пустоты чем-то несуществующим, причём – истинной пустоты неистинным несуществующим. (Т. е. – явление провокационное.)

О, только не делайте вид, что вам непонятна классовая ненависть!

Почему со мной всё время разговаривают свысока? (Если дело во мне, то извините… Извините, пожалуйста, извините, пожалуйста…)

Работать вне традиции (в искусстве) – высокомерно и нечестно. Традиция, если и не делает ваш язык общедоступным, то, во всяком случае, делает его доступным для тех, кто хочет прочесть (или увидеть). Если же вы последовательно и до конца нетрадиционны, то и произведения ваши не подлежат обнародованию.