Эллиот Грей - Закат воскресным утром

– Как насчет ужина в ресторане сегодня?

– Конечно, я буду рада, – ответила я и не слукавила тогда.

– Целую, – проговорил он и послал воздушный поцелуй.

Это была наша последняя теплая беседа, как мужа и жены, вечером же наша супружеская жизнь приобрела совершенно иной окрас. Во мне было столько злости и боли, когда мои глаза бегали по строчкам извращенных писем – и в тот вечер я исчезла. Навсегда. Он спал, а я собрала все, что смогла и бесшумно ушла.

В первые дни я рыдала. Моя матушка сидела рядом, гладила спину и приносила горячий чай с лимоном. Я плакала и утром, и днем, и вечером, при любой возможности, при любой причине, что так навязчиво напоминала мне об Этьене. Шелест штор по утрам от ветра напоминал его шелковый халат, как он важничал, выходя в нем из ванной; солнце, напоминало мне летние дни, проведенные в Марселе, на небольшой даче у наших приятелей – терраса с цветами и его руки, так легко обнимающие меня за талию. Они были так нежны, и мне хотелось, чтобы он прижал меня поплотнее, хотелось слиться с ним. Я должна была догадаться, тогда возможно бы, моя подушка не была мокрой, а душа не зияла от ран.

Большую часть последующий дней, я просто сидела в комнате на кровати или в гостиной, распластавшись на софе. Одна рука на липком лбу, потном от лихорадочной грусти, а другая на груди, где сердце отстукивало каждый момент супружеской жизни. И постоянно всплывал вопрос: давно ли это началось?

– Не заморачивай себе голову, – говорила матушка.

– Я не могу, мама, – слезно отвечала я.

– Нужно выбросить этот мусор из головы. Он грязный извращенец. – Она уносила грязную кружку из-под чая и каждый раз произносила: – Ах, если скоро все начнут судачить… Стыд, стыд.

Она занимала меня, как могла, включала музыку и приносила журналы. Однажды мы даже съездили в Париж, навестить мою тетушку Розалинду. Мы вспоминали, какой бойкой я была в детстве, вспоминали покойного отца. Вскоре в театре, где я работала пошли грязные слухи. На каждом шагу, где бы я не появлялась, я слышала шепот за своей спиной и косые взгляды. Я стала объектом обсуждения.

– Говорят он водил их домой, – услышала однажды я, стоя в магазине. Разговаривали две женщины. Они стояли у полок с консервами и сплетничали. Я узнала их, это были танцовщицы из театра. Мой острый слух ловил их каждое слово:

– Это так противно, – сказала одна из них.

– Боже, ты только представь каково бедняжке, – ответила вторая. – Верно, она совсем убита таким гнусным предательством.

Я знала, что рано или поздно все эти злословия закончатся, но я больше не могла это выносить, поэтому я оставила театр, а после и вовсе покинула Страсбург.

– Дурочка, куда же ты, – говорила матушка, когда я собирала чемодан. – Пропадешь ведь… Ей Богу, пропадешь.

– Мама, прошу не нагнетайте, – сказала я. – Все будет хорошо. Я напишу, как только прибуду в Марсель.

Я устала жить в горьком одиночестве и ожидании… Я осознала всю реальность, когда перестала надеяться на весточку от Этьена. Когда я поняла, что он окончательно ушел из моей жизни, из моих мыслей, мое сердце перестало болеть.

Очень скоро по приезде в Марсель возникли новые знакомые – французы, англичане, австралийцы и даже американцы – я начала чувствовать неповторимое ощущение полета, когда очередной мужчина угощал меня выпивкой в душном и шумном холле отеля. Вечерние танцы, головокружительные прикосновения, легкий флирт – я будто ожила, распустилась, как ночная фиалка, тянущиеся к лунному свету.

Однажды один господин по имени Теодор, к слову он был похож на скалу, пригласил меня на танец. У него были сильные руки, пристальный, чуть хищный взгляд, и его крепкие пальцы сжимали мою талию, кружа меня в танго. И спустя пару пропущенных бокалов вина, неожиданно для меня, мы оказались в густом и темном саду отеля. Кругом благоухали магнолии, разнося по саду душистый аромат. И в этом чарующем месте, под лунным светом моя душа ослабла. Тогда я не поняла, то ли это вино впрыснуло в мою кровь токсичный и сладкий дурман, то ли музыка, что лилась из окон, так подействовали на меня.

– Так сразу, – сказала я. – Не нужно, пожалуйста, – шептала я, пока его губы вольно гуляли по моей шеи, а руки умело блуждали вдоль по ногам под платьем.

– Не нужно, – повторяла я, но запрокинула голову, отдаваясь горячим поцелуям, и тогда я окончательно потеряла себя.

Теодор был очень учтив. Мы гуляли по пляжу, по солнечным улицам города, а вскоре я и вовсе переехала на его виллу. Там, в белоснежных халатах, мы разгуливали по саду из кипарисов, а после, крутой тропинкой взбирались на гору, от куда среди зелени белел наш дом. Так мы жили два месяца, пока одно письмо не омрачило мой новый райский мир. Матушка заболела и очень сильно.