Галина Одинцова - Письма прошедшего времени

Когда мне исполнилось лет пять, мама подарила мне удивительную голубую лаковую сумочку. Германскую. С ней я не расставалась даже ложась спать. В пластиковом окошке находилась беленькая фигурка собачки. У собачки моргали глазки, а лапки и хвостик были на резинках. Она была как живая. Я могла часами её рассматривать и мечтать о таком замечательном друге.

В сумочке хранились самые дорогие вещички: например, стёклышки для «секретиков». Каждой девочке того времени знакома была эта забава – собирать цветные стёкла от бутылок и смотреть на мир через эти чудесные призмы. А мне очень нравилось рассматривать сквозь них облака. Пушистые лёгкие облака меняли цвет и форму, и я придумывала разные волшебные истории, которые разворачивались там, высоко на небе. Очень хотелось взлететь и путешествовать в этих сказочных историях, нестись вместе с облаками в удивительные страны, о которых так увлечённо рассказывал папа. Он читал вслух на ночь сказки разных народов, и мы мечтали побывать там, где жили герои этих необыкновенных приключений.

А сколько фантазии и творчества было в этих «секретиках»! Существовал особый ритуал сооружения тайника. И только избранные могли его увидеть. Всё самое ценное – пёрышки, пуговицы, фольга и тому подобное добро – хранилось в сумочке, чтобы превратиться в удивительный тайный мир, спрятанный от посторонних глаз в землю.

Фантики от конфет занимали в сумочке особое место. Они настолько были востребованы, что почти истёрлись. Я доставала цветные бумажки, раскладывала их на столе, проглаживала ладошкой и любовалась рисунками. Каждая картинка имела свою удивительную историю. Они были волшебными и со счастливым концом. Таких красивых фантиков нельзя было достать нигде, кроме как в Москве. Только там угощали вкуснейшими шоколадными конфетами «Мишка на севере», «Ну-ка отними», «Красный мак», «Красная шапочка», «Белочка»… Развернёшь на конфете цветной фантик, а под ним ещё одна обёртка – из фольги, так называемая «золотинка», хотя чаще она была серебристой. Уж они-то были настоящим сокровищем, эти сверкающие кусочки фольги! Из них можно было сделать платье для бумажной куклы, колечко себе на палец – да что угодно!

В глубине сумочки хранилась тряпичная куколка с нарисованными огромными глазищами, которую сшила мама. Кукла жила среди этих сокровищ и была счастлива. Её руки-жгутики торчали в разные стороны, а нарисованные глаза с растопыренными ресницами удивлённо смотрели в этот мир.

Я никогда не расставалась с этой волшебной сумочкой. Даже ложась спать, укладывала её рядом с подушкой, предварительно проверив все свои сокровища и налюбовавшись собачкой в пластиковом окошке. Наша семья часто переезжала – то на новое место жительства, то в гости к родне. И в поезде, и в телеге, когда ехали на лошадях в деревню, я всегда прижимала сумочку к себе, как величайшую драгоценность.

И вот… она исчезла. Вместе со всем содержимым. Навсегда. Как же сильно переболела я эту потерю – с высокой температурой и бредом.

И только через несколько лет узнала: моя голубая лаковая сумочка была продана по дороге в деревню, потому что не на что было кормить в дальней дороге семью.

Письмо 11. Про яйца

Московская бабушка была интеллигенткой до глубины души. А нашей семье, помотавшейся по России из одного конца в другой, было не до традиций и жеманства. Отец мойпо привычке ещё придерживался каких-то правил, навыки воспитания в культурной семье не отпускали его, но детям их никто не прививал – не до того было.

А вот когда мы приезжали в Москву, нашу семью запирали в строгие рамки. Тут уж никуда не деться: салфеточки, вилочки, ножички. А у нас-то доме – какие там вилочки-ножички!Были две алюминиевые ложки на четверых, и ели ими по очереди – сначала дети, потом взрослые. Да и дома-то никакого, по сути, не было! Больше года не задерживались нигде. Отец, подвыпив, всегда говорил, что он цыганских кровей и на месте ему сидеть скучно. Мама не сопротивлялась, смиренно следовала за мужем, крепко держа нас, детей за руки. И так – всегда и везде.

На завтрак московская бабушка готовила яйца всмятку или «в мешочек». А табабушка, что в амурской деревне, набрав в курятнике полный фартук яиц, промывала их все сразу в ведре, очищая от навоза и перьев, опускала в большую кастрюлю, десятка два-три, заливала водой из колодца и варила яйца долго, до посинения. Никто эти яйца никогда не охлаждал. Чистились они всегда плохо. Дети, вечно голодные, давясь и обжигаясь, поглощали их чуть ли не со скорлупой. А детей всегда – полный двор. На лето съезжались в деревню внуки от многочисленных бабушкиных детей. И эту ораву надо было кормить. Хотя бы утром и вечером. Потому что днём никого не дозовёшься, не найдёшь: гоняют то по лесу, то на речку.