Галина Одинцова - Письма прошедшего времени

Меня выдал Шарик, забежавший в дом с мамой. Умныйпёсиккинулся под кровать, стал лизать моё заплаканное лицо, повизгивая и извиваясь от радости. Мама вытащила строптивое дитя за ноги, долго обнимала, целовала, прижимала к себе, а дитя обливалось горькими слезами до тех пор, пока не уснуло…

Боже мой, какой же я была истеричной! В том же возрасте, примерно в 1962 году, мне удаляли гланды, теперь уже в Благовещенске. Мы приехали с мамой из деревни специально на эту процедуру. На мне было красивое шерстяное платье цвета морской волны, с матросским воротником, и на шее – белый газовый шарфик. Шарфик развивался по ветру. И я, гордая, нарядная, шла по улице мимо добротных домов с низкими полуподвальными окнами, рассматривала ажурные цветные ставни на высоких домах. Я любовалась Благовещенском: в деревне не было таких красивых домов. Ноги утопали в тополином пухе. Задыхаясь от счастья, я шла с мамой в областную детскую больницу. Больница мне очень понравилась. Огромное здание, похожее на дворец, покорило моё воображение. Врачи – ласковые и приветливые, в белых колпаках и халатах, словно волшебники. Они улыбались мне. Блаженство!

Я была доверчива и легко поверила в то, что обещали родители и доктора.

– Доченька, тётя посмотрит в ротик, помажет ваткой, и ты станешь здоровой. Будешь есть мороженное, сколько захочешь!

– И сахарную вату?

– И сахарную вату, обязательно!

И я поверила ещё больше! Потому что слаще мороженого и сахарной ваты ничего не ела. И мечтала съесть этих вкусностей пару бочек – примерно таких же, в которых засаливают на зиму огурцы. Эти бочки были выше меня. Да и надоели эти бесконечные ангины. Постоянные компрессы, полоскания, посиделки дома у окна, когда все катаются с горы и бегают по улице.

И вот предо мной воссела докторша во всем белом. И в клеенчатом фартуке. Этот фартук меня сразу же напряг:явспомнила, как у меня брали желудочный сок. Но тут меня отвлекло другое: на лбу врачихи была какая-то блестящая штуковина с дырочкой посредине. В этой штуковине я увидела своё испуганное отражение и от страха ещё больше вжалась в кресло. Докторша была ласковой-преласковой:

– Девочка, а как тебя зовут?

– Галя…

– А сколько тебе лет?

– Десять.

– О, ты уже большая, значит, будешь делать то, что я скажу. Открой ротик, я горлышко посмотрю.

И я, поддавшись этим лисьим уловкам докторши, доверилась и ей!

А она сунула мне в рот расширитель, теперь мой рот был доступен для жутких манипуляций, о которых я и мыслить не могла! Тут же медсестра привязала меня к креслу так, что нельзя было шелохнуться! Я задохнулась от неожиданности и возмущения. И бесконечно орала, пока шёл весь этот процесс удаления гланд. Моя кровь летела в эту красивую штуковину на лбу докторши, и меня это ещё больше пугало!

Докторша сказала, что таких придурочных детей она ещё не видела.

Я, истеричка, сидела связанная по рукам и ногам, привязанная накрепко к креслу. Видимо, мама успела им рассказать о моём умении сбегать из-под рук докторов. Во рту у меня, оперируемой, был этот гадкий расширитель. Он раздражал меня невыносимо, однако орать не мешал. Этот свой ор до сих пор проживает в недрах моего мозга, и время от времени я его слышу, когда вспоминаю это стрессовое событие. Бр-р-р… Но сбежать оттуда я бы, при всём желании, уже не смогла. Хотя у меня хватило бы ума рвануть из Благовещенска в Алексеевку – а это уже сто пятьдесят четыре километра, а не пять!

Мамочка в эти минуты сидела за дверью и тоже плакала.

Ночью была гроза. Здание больницы вздрагивало. Пронзительные электрические молнии ярко освещали больничную палату, туда меня определили после операции, и ливень шумел за окном. Моя душа трепетала, моё сердечко рвалось на части – так сильно я переживала за маму, не зная, что она ночует в городском Доме колхозника. Мне, ребёнку, мерещилось, что она прячется от дождя под деревом в больничном парке.

А примерно через год я попыталась догнать родителей, когда они из Москвы уехали рано утром в Ленинград в гости. Проснувшись, узнала об этом от московской бабушки. Зря, очень зря она сообщила мне эту новость, не зная про мой неуправляемый характер и про то, что я истеричная особа. А родители, видимо, не предупредили бабушку о моих способностях выкидывать всякие фортели. Через минуту, рыдая во всё горло, я неслась на электричку! Мы жили в это время в Ивантеевке, в тридцати минутах езды до Москвы. Поймали меня уже на перроне. Ещё минута, и я бы успела заскочить в вагон подошедшего электропоезда…