Марта Квест - Савелиса

Савелиса пыталась позвать на помощь, но комната опустела, удивительно, но кругом стояла тишина, мир обезлюдел.

Они были одиноки, мать и дочь, плывущие в духоте угрюмой ночи на борту неведомой лодки в безызвестность, населенной мерцанием и призраками из другой, не их жизни.

А ведь детям еще не дали имени. Может быть, им предстоит умереть безымянными?

На тумбочке лежала старая газета и огрызок карандаша. Савелиса взяла газету и на белой полосе начала писать: «Назовите одну девочку в мою честь, а вторую Василисой!»

Внезапно девочка откинула назад головку, подобно маленькому зверьку, которому перерезали горло. Руки ее опали и скользнули вниз.

Савелиса, в последней безумной мольбе закричала:

– Не умирай, слышишь, ты должна жить!

Она прижала головку дочери к себе, поддерживая ладонью отяжелевшую маленькую головку. Ее дыхание перемешивалось с дыханием девочки.

– Живи, возьми мою жизнь, но живи!

Призрак матери, вновь вышел из темноты, и она поняла…

Савелиса смотрела, на лицо призрака и знала, что кротость улыбки, безмятежность облика не праведные, а грешные. Совершиться сделка. И тут разразилась гроза!

Раскаты грома, буквально сотрясли старые стены. Молния хлестала небо не жалея небесно-фиолетовую плоть.

Смирившаяся, сломленная горем, она безропотно отдала ей ребенка. Призрак наложил руки на неподвижное тело и начал поглаживать его, охватывая своими ладонями, из глубины глаз на ребенка упал властный луч.

Внезапно младенец вздрогнул, затем опал в последней судороге со сведенными ножками и беспорядочно разбрасываемыми маленькими кулачками. Покойное лицо ребенка исказила гримаса, оно сморщилось, казалось, совсем исчезло, превратилось в широко открытый рот, из которого вырвался пронзительный крик.

В тот же миг из него забил фонтанчик – источник жизни, струйка невинной, изумительно чистой неосязаемой материи.

Призрак повернулся к Савелисе и прошептал:

– Он голоден, накорми!

Под требовательным ртом дочери она почувствовала, как стихает боль ее отяжелевшей груди, боль, усугублявшая страдания ее измученного тела, но другая, более сильная боль, зарождалась с каждым глотком девочки.

Вспомнив в последнее мгновение о том, что она значила на земле, и для чего ей необходимо было пройти через все мучения, Савелиса поняла, что миссия выполнена. Она смогла обмануть судьбу.

«О Господи! Прости нечистые помыслы тому, чей порог обагрен кровью агнца!»

Жар начал усиливаться. Несмотря на ливень прохладней в комнате не сало. Обливаясь потом Савелиса, отложила спящую девочку, опустив ноги на пол, она почувствовала воду. Струйки воды, перемешивались с кровью, заливали пол. Призрак исчез. Взглянув на вторую дочь, она почувствовала себя более слабой и ошеломленной, чем когда-либо.

Смерть рядом, пронеслось в голове. Странно, почему не страшно? Темнота и влажный воздух проникали сквозь окно, которое открылось под натиском стихии.

Свет.

Подобно утренней росе, растворяющейся в лучах яркого молодого солнца, она чувствовала, как ее возносит к этому все более яркому свету, беспредельному – как свод или путь без конца. Подобно капелькам росы, она распахивалась, улетучивалась, ощущала себя сущностью и сверхсущностью, частицей чего-то большого, для человека не объяснимого. Она ускользала и становилась прозрачной и неосязаемой. Возносясь, Савелиса ныряла в пространство, как в воду купальщик, растворялась в нем. Она уплывала туда, где нет ни страданий, ни забот, ни боли.

С вершины ее парения она увидела две розы в птичьем гнезде. Одна роза была алой, как кровь, а другая белой, как тот свет, который манил ее вперед.

«Бедные маленькие существа, – пронеслось в голове, – я не в силах больше помочь вам!».

Свет становился ярче.

Я проснулся давно, от света, который вошел в комнату, как только бабушка Дуся распахнула ставни, и от приятного шелестящего звука дождя. Вспомнились далекие детские годы, когда вот так же я лежал в старой избе своей бабушки, к которой меня отправляли на лето родители, а сами уезжали к теплому морю. Я не завидовал взрослым, а наоборот, каждую весну ждал летних каникул, чтобы уехать к своей родненькой бабушке, которая умела печь ее фирменные блины и обязательно подавала их, либо с клубникой, либо со смородиной и обязательно с деревенской сметанкой.

Владимир зашевелился на своей раскладушке, потянулся и открыл глаза.