Елена Забродина - Я и Тwиндер. Статус - в поиске

Хотя, чего это я, некоторые финки переходят в мусульманство, добровольно надевают хиджаб, рожают кучу детишек от мужей-мусульман. Я не верю в этом случае в любовь, простите. Человек, который рожден свободным не хочет в рабство, у него нет желания за чем-то скрываться, чем-то оправдывать себя. Слабые прячутся за хиджабы, за любую религию, они слишком мягкие и податливые, они словно воск, из которого вынули нитку – и это уже не свеча, а мягкий комок неясной формы.

Но я понимаю, что таким людям тоже нужно жить, за что-то держаться, к кому-то сильному прислониться. И это хорошо, если они счастливы в том, в чем нашли себя. Не обязательно понимать что-то или кого-то, чтобы принимать это. Просто принимать. И это здесь умеют.

Лица, лица, лица. Разной формы, разной степени бритости и лысости. Прямоугольное – финн, круглое – русский. Русских в моем круге поиска в тридцать километров было мало, но иногда попадались. Русские меня не выбирали. Я не знаю, почему.

Однажды я попала на украинца, наверно он свайпнул меня, не особо вдаваясь в детали и не читая текст. Когда я ему написала по-русски, осторожно заметил:

– Мы из разных Восточных Европ.

– Из разных? Это как? Есть еще восточнее? Или немного западнее?

Он прояснил:

– Я из Украины.

– И что, мы не можем познакомиться?

– Ну если мы на мир смотрим с одной точки зрения…

Ясно, он в каждом русском видит врага. Это как же запудрены мозги у человека. И похоже, у украинцев так же, как у русских, даже в этом народы похожи. А чего мне делить, много лет живущей в Финляндии с украинцем, который тоже (как позже выяснилось) уже много лет живет здесь?

– Я не придерживаюсь политики партии, и с удовольствием побывала туристом в Киеве. Есть еще как-то препятствия?

– Нет, – ответил он. – Можем познакомиться.

Но познакомиться мы так особо и не успели. После неторопливого обмена обычными данными (кто сколько лет здесь, где работает, сколько детей) он вынес вердикт:

– Я чувствую, что мы с тобой не сойдемся. Так что, наверно даже и не стоит тратить наше время на встречи.

Я прям опешила. Как так? Это он откуда понял? Или у него хрустальный шар имеется? Мы же ничего друг другу кроме общей инфы и не сказали. Я пребывала в недоумении.

– Ну как знаешь. Нет так нет. Всего тебе хорошего. – Что я еще могла сказать?

– И тебе тоже.

И самоудалился.

Вообще, как это называется? Мне трудно понять. Но, видимо, у него какие-то свои соображения, может, он финку ищет?

Ладно, проехали.

В комнату входит Йессе.

– Мам, ты в телефоне сидишь, больше, чем я.

– Да? – у меня как раз открыт твиндер и я переписываюсь с одним блондином. – Я тебя слушаю.

– У меня тут по математике вопрос. И еще, завтра родительское собрание.

– Я помню. Что с математикой.

Но Йессе не спешит дать мне тетрадь.

– Папа тоже хочет завтра прийти.

– Он твой родитель, конечно, пусть приходит.

– Ты не будешь сердиться? Он просил тебя спросить.

Просил спросить, ну надо же.

– Нет, сын, я не буду сердиться. А почему ему нужно по этому поводу переживать? Я чего-то не знаю?

После развода мы виделись несколько раз, когда Карри заезжал за детьми. Не скажу, чтобы я так хотела встречи с ним, но и против не была. Наоборот, я всячески поддерживала их с детьми близость. Правда, частенько меня задевало, что он устраивал детям всяческие развлечения, ходил с ним в кино, таскал по городским мероприятиям, часто водил обедать вне дома. Словно хотел им показать, что у него веселее, лучше. У меня было больше быта, там – больше отдыха.

– Я не знаю, – уклончиво отвечает Йессе.

– Ты что-то скрываешь?

– Не, ничего не скрываю. Я подумал, что раз вы развелись, вы не хотите видеть друг друга.

– Садись, – я откладываю телефон в сторону и хлопаю по дивану рядом с собой. Он садится.

– Ты знаешь, что мы последнее время совсем не ругались с твоим папой. У нас нет зла и ненависти… по крайней мере, у меня нет, – поправляю я. – Просто равнодушие. А равнодушие часто убивает быстрее, чем какие-то сильные чувства, даже, говорят, от любви до ненависти и от ненависти до любви ближе, чем от пустоты к пустоте.

Йессе слушает и пытается понять.

– А ты его когда-то любила?

Я отвечаю не сразу. Возможно, возможно, я когда-то любила его. Или то, что было, принимала за любовь. Но чувство прошло довольно быстро. Остальное время я жила с ним по инерции. Ну и потому что у нас были общие прекрасные дети. Но как это скажешь двенадцатилетнему мальчику?