Сергей Бойко - Мой ВГИК. Автобиография для отдела кадров

В эту ночь ефрейтор нашего призыва, мой приятель Женевский, рыжий баскетболист по прозвищу «Женева», был в наряде и стоял на посту дневального. На рукаве у него красовалась повязка «Дежурный», на поясе висел армейский нож в опломбированных ножнах. Женева клевал носом около тумбочки, охраняя телефон и графин с кружкой. Он приободрился только тогда, когда мимо него пошли «старики», гремя титановыми подковками. Не замечая Женевы, они через веранду проходили на крыльцо и там останавливались ненадолго – покурить и перекинуться парой слов.

Заметил Женеву только один придурок – плюгавый и сильно неудовлетворенный «старик»-ефрейтор. Он остановился перед Женевой, задрал подбородок и стал нетрезво шарить глазами, – искал, к чему бы придраться.

– Почему честь не отдаешь? – произнес он хмурым голосом и добавил: – Военный!

Женева лихо щелкнул каблуками и вскинул руку к пилотке.

Ефрейтор кивнул и двинулся было дальше, но Женева остановил его словами:

– А вы почему честь не отдаете?

И добавил опрометчиво:

– Военный!

– Что-о?!

От радостного возмущения «старик»-ефрейтор даже задохнулся. Ага! Наконец-то! Он схватил с тумбочки дневального случайную кружку и ударил ей Женеву по лбу. Тот от неожиданности даже присел, – и на него посыпалась барабанная дробь не столько болезненных, сколько унизительных ударов. Женева все еще пребывал в растерянности – сжимался и укорачивался, заслоняясь локтями и плечами от безжалостной кружки. А потом вдруг распрямился во весь свой баскетбольный рост – и ефрейтор вылетел из коридора на веранду, а в руке у Женевы оказался дежурный армейский нож, который он вырвал из ножен, похерив все печати и пломбы.

– Убью! – сказал Женева и шагнул следом за «стариком».

Хорошо, что на веранде домика боевого расчета из «инвентаря противовоздушной обороны» были только грабли, а лопаты, вилы и косы содержались где-то в другом месте. Старослужащий старшина, оказавшийся весьма кстати поблизости, выбил граблями нож из руки Женевы, отбросил инструмент и сходу врезал ему в челюсть. Удар был поставленный. У старшины был по этому поводу даже значок кандидата в мастера спорта, которым он гордился, но никогда не носил. Женева тут же вскочил на ноги, но старшина снова послал его в нокдаун, после которого Женева поднялся уже с трудом. К нему тут же подскочил плюгавый ефрейтор, замахнулся ударить, но старшина вытолкнул ретивого с веранды, повернулся к Женеве, навесил еще одну оплеуху – несильно, «для порядку», – встряхнул «за грудки» и сказал проникновенно:

– Больше так не делай, военный!

«Старики» ушли, а Женева отправился умываться и приводить себя в порядок.

Но на этом дело не закончилось. «Старики» повторили свой «пенальти» еще один раз – через неделю. Воспитательная процедура произошла уже в военном городке – в казарме нашего подразделения, после отбоя.

Посреди ночи всех подняла команда:

– Подразделение, подъем!

И дальше – дополнительные:

– Форма одежды номер один!

– Строиться в коридоре!

И дальше – нетрезвые:

– Всем без исключения!

– Сорок пять секунд!

– Время пошло!

Обыкновенно наши построения проводились в спальном помещении – у вешалки с шинелями, или, в торжественных случаях, на «дембельской дорожке» вдоль окон, по которой в обычные дни даже ходить запрещалось. «Дорожка» предназначалась только для натирания ее мастикой до зеркального блеска и сдувания пылинок. А тут – строиться в коридоре? Сроду мы там не строились! Ну, выбежали. Ну, построились. В «кирзачах», трусах и с голым торсом – форма одежды номер один.

Чувствовался стойкий запах одеколона «Белая сирень», впрочем, не отличимый, если честно, от «Ромашки», «Кара-новы», «Шипра» или «Тройного». Но это была именно «Белая сирень», потому что других одеколонов давно уже в магазин не завозили, а от «Огуречного лосьона» или «Розовой воды» дух был бы совсем другой.

Короче, полуголые мы выстроились в коридоре в две шеренги.

Мы стояли как бараны, а перед нами волками стали расхаживать одетые с иголочки «старики». Походили, походили – и начали поочередно выдергивать из строя и отправлять в умывальную комнату «черпака» за «черпаком». Причем, тех, кого они уже «поучили» неделю назад на боевом дежурстве, они не трогали, улыбаясь им как старинным приятелям.

Выбранные на экзекуцию черпаки шли не то, чтобы безропотно, – наоборот, нагловато, некоторые даже с презрительными ухмылками. Но возвращались – все как один! – прямо грешники после чистилища. Умытые воспитательной работой, красные лица черпаков выражали смирение, покорность и просветление. Хлюпая разбитыми носами, они возвращались обратно и вставали в строй на свои места.