Василиса Марченко - Долгое эхо

Откидывая докучливые мысли прочь, я изучающе обвела глазами Даву, все ещё внутренне дивясь загадочности его души. И что-то притягивало меня к нему, словно оказался он недостающим пазлом в общую картину, но страшась этого неотступного ощущения, больше всего поддавалась я недоверию, пусть даже и неоправданному. Удивлял, манил его пылкий интерес ко мне, а одновременно с этим заставлял сторожиться, как затаившаяся в кустах остролиста мышка.

– Я очень удивлена, что рискнула поделиться с тобой не самыми приятными моментами своей жизни, – неожиданно выпалила я, решившись вслух озвучить вереницу своих мыслей.

– Знаешь, во многом я не смог открыться даже своим близким, но тебе почему-то доверился, – обронил Дава, а мои рёбра защекотало от лёгкого смущения.

Не могла я теперь бесстрастно истоптать его душу, раз он столь уверен в моей добросовестности, но и подпустить ближе безмерно боялась, дабы не изранить и его, и саму себя.

– Не могу сказать, что тоже доверилась, – честно ответила я, внимательно посмотрев на Даву, опасаясь уловить хотя бы единственную капельку обиды в его глазах. Но его лицо оставалось невозмутимым. – У меня огромные проблемы с доверием к людям. Взялась за дурную привычку искать в каждом человеке коварство, чтобы во время выпустить из под спины иголки, прямо как лесной ёж.

– Ты словно вечность находишься в оборонительной позиции, но разве сейчас есть от чего защищаться? – спросил он, но я непреклонно сочла этот вопрос за риторический.

Повисла тишина, мои мысли вновь превратились в цепкую паутину. И не озвучила я своей опаски ко лжи и корыстным людям, не огласила тщетных попыток сохранить себя от лихорадки, приносимой теми, к кому однажды неравнодушно лежала моя душа. И тревога, столь трепетная, что порой мое сердце стучало быстрее пойманной птицы, воссоздавало негативные голоса в голове, но я знала, что это горькое восприятие своего болезненного прошлого.

– Создай свое маленькое окружение и не подпускай к себе лишних, – таков закон моей жизни. Когда от меня уходили люди, я сожалел лишь некоторые дни, но не более, так что моё сердце практически непоколебимо. Я научился забывать, будто ничего и не было, захватывая с собой лишь багаж опыта, – неожиданно заговорил Дава, да так хладнокровно, что я едва удержалась, чтобы не отпрянуть.

– Выходит, я не особо лишняя для тебя? – набравшись смелости, еле слышно вырвалось из моих уст.

Но не застала врасплох я Даву своим испытующим вопросом, напротив, уголки его губ едва заметно приподнялись, и он окинул меня тёплым взглядом.

– С тобой я чувствую себя совсем иначе, будто мы знакомы давным-давно, – честно признался он, а на его лице промелькнуло легкое смущение. – Таких людей ранее мне ещё не довелось встретить, которых можно так запросто понять с полуслова.

Слегка согретая его словами, я позволила себе улыбнуться, на этот раз по настоящему, – редкое явление, но разве могла я игнорировать промелькнувшее между нами взаимопонимание? Эта искорка росла изо дня в день, срастаясь с привычкой, но в конечном итоге, в невидимой никому борьбе побеждало лишь одно чувство – страх.

– Я рада, что оказалась понятой, – радушно отозвалась я. – Со многими людьми я столь фальшива, что порой тошно от своих же масок. Примерять маски интересно, но быть настоящей лучше всего на свете.

А слова, столь легко соскользнувшие с моего языка, являлись правдой лишь на половину. Разве могла ли резюмировать я о собственной искренности, если потеряла ту драгоценную часть себя, что держала свет и любовь под моими рёбрами? В этих продолжительных поисках оставалось одно неизменно – мизерная надежда, что после множества полученных ранений личное спасение увенчается успехом. «Я возьму хорошие времена и переживу плохие!» – мысленно проговорила я про себя, глубоко вздыхая.

А затем мой взор невольно упал на руку Давы. Она лежала настолько близко к моей, что я прямо-таки будто ощутила тепло его ладоней на миллиметровом расстоянии. Кроме того, отчетливо чувствовала я исходящую от него заинтересованность, ощущала на себе поглощающий взгляд карих глаз, замечала мягкость его поведения, а трезвый рассудок велел прогнать прочь любопытство, поддаться заледеневшей душе и не давать волю своим чувствам. Запретный плод всегда был сладок, мурашками тело сообщало мне об искушении. Часть меня назойливым шепотом твердила мне обхватить его руку, почувствовать соприкосновение тонких запястий и пальцев, но я знала, что никакого волшебства не случится: мое сердце было совершенно неприкосновенным для любого, кто не обделял меня вниманием.