Василий Щепетнев - Чёрная Земля

– А вы?

– Я помощница. Помощница секретаря сельсовета, – должность свою она произносила с торжественностью циркового шпрехшталмейстера, и именно эта серьезность заставила Никифорова сбавить ей лет десять. Она его ровесница. Ну, почти.

– Комсомолка? – требовательно, как имеющий право, спросил он, и девушка признала это право.

– Да. Три месяца, как комсомолка.

– А лет сколько?

– Два… Двадцать…

– Ага, – он подумал, что бы еще сказать такого… вожацкого, он-то комсомолец со стажем, чуть было на всесоюзную конференцию не послали, но не нашелся.

– Где я могу найти товарища Купу?

– Так у него… У него с дочкой, с Алей…

– С Алей?

– Алевтиной… Ну, вы его в церкви… то есть, в клубе найдете. Он там, – как-то неясно, неопределенно сказала она.

– Понятно, – хотя понятного было мало. Зато перешла на «вы». Впрочем, это как раз зря, пережиток, не по-комсомольски. – Значит, клуб у вас в церкви?

– В бывшей церкви, – помощница потянулась к чернильному прибору. Явно, чтобы просто повертеть в руках что-нибудь. Прибор был пустяковеньким, дутой серой жести «под каслинское литье», ручка с пером – лягушкой. Чернила тянулись вслед перу, противные, зеленоватые.

– Мне его ждать, или как?

– Даже и не знаю. У него ведь с дочкой…

Ага. Отцы и дети, конфликт поколений. Из деликатности Никифоров не стал расспрашивать. Хотя личных, семейных дел быть вроде и не должно, но сельские люди консервативны. Патриархат, косность, темнота.

– Организация большая? Сколько комсомольцев на селе?

– Да с десяток будет… – девушка тосковала: макала без надобности ручку в чернильницу, старой пестрой промокашкой вытирала на столе капельки чернил, смотрела в сторону.

– Маловато, маловато, – хотя цифра была больше, чем он ждал. Село-то богатое.

Он постоял немного, затем, решив, что далее быть ему здесь ни к чему, пошел к выходу, на волю.

– Я в клуб.

Никифоров сообразил, что так и не познакомился. Себя не назвал, имени не спросил. Промашка. Маленький минус в кондуит. Не возвращаться же, право. Будет, будет время перезнакомиться.

Он шел обратно, получилось, лишнего оттоптал, бояться лишнего не след, нужно будет – вдругорядь пройдет, пустое. Сейчас он замечал людей, те, действительно, возились на задах своих виноградников. Как тут у них насчет культурного отдыха? Коллективную читку газет разве устроишь, когда всяк на своем клочке земли? Никифоров вспоминал установки преподавателей: с чего начать, кого привлечь, на кого опереться. Действительно, даже с этих позиций коллективное хозяйство куда предпочтительнее. Лекция о пользе обобществленного труда входила в перечень обязательных, Никифоров знал ее назубок и готов был изложить среди ночи, только разбуди. А как читать здесь, когда все врозь? Ничего, разберемся. Сельские сходы, клубные вечера, культурные посиделки…

У ограды кабыздох, преданно сопровождавший Никифорова, остановился и, гавкнув, затрусил прочь. Боится. Верно, лупили раньше почем зря религиозные старухи.

Над входом, вратами издалека виден был кумачовый транспарант:

«КЛУБНУЮ КУЛЬТУРУ МАССАМ!»

Правильно написано, хотя и коряво, можно бы поаккуратнее. Ничего, это мы поправим.

Над лозунгом – облачко. Свежая известка, забелили наскоро.

Никифоров еще раз оглядел церковь, оглядел не сторонне, скорее, хозяйским взглядом. Не такая она и большая, церковь, просто кажется великой. Не собор. Обыкновенная сельская церковь. Была. Теперь это клуб. Подобных клубов много будет по округе, сплошь усеют землю. Очаги культуры, плавильни новой жизни.

Он прошел внутрь. Светло, светло и воздушно. И холодно. После зноя – стынь по телу.

Не сразу он рассмотрел в углу людей. Человек пять. Он пересчитал – точно, пять. И еще…

Никифоров вгляделся. Нет, все верно, не обознался. На возвышении, аналой, не аналой, он слова точного не знал, стоял гроб. Не пустой.

Вот тебе и клуб!

Никифоров в церкви не был давно. В детстве разве, но с той поры почти все и перезабыл. Безбожником отец стал задолго до революции, а мама – из лютеранской семьи и православия не приняла. В церковь водила его бабушка, мама отца, помнилось, как давала ему медные денежки с наказом раздать нищим. Нищих он не любил, особенно увечных, накожные язвы, бельма в закатанных глазах, трясущиеся головы расслабленных пугали и, бросив монетку, он опрометью кидался к бабушке, не слушая благодарности или что там говорили ему вослед. Да и денежек жаль было, лучше бы купить на них петушка на палочке или иной сладости, которые дома не водились – и средств не хватало, и мама считала сладкое вредным.