Алиса Тишинова - Букет из мать-и-мачехи, или Сказка для взрослых. #Мистический роман

– Обыкновенная старая церковь. Ничего особенного в ней нет; интереса для туристов не представляет. Стояла на отшибе села; затем здесь был промышленный район, который впоследствии пришел в упадок… Дорога сюда заболочена, а сама церквушка никому не мешает, оттого и не снесли. Развалится – не беда, – другую обитель найдём; это непринципиально. Вернешься, когда время истечет. Почувствуешь, или я призову. Пока будешь при деле – будешь в теле… хех… вспомнишь, как это было. Но тело, конечно, будет чужим; мысли тоже – частично; а ты будешь лишь ощущать… Ну, лети… Ты же у нас дух; а мне и поспать нужно. Лети, родимый. В путь!

Он взмахнул рукой, и воздух заколебался, уплотнился, стал похож на вязкий туман. Затем в нём возникло нечто вроде радужной ленты. Поднялся ветер, и лента выпрямилась, расширилась…

– Лети!

Дух пошевелился, подался в сторону радужной дороги… – и его понесло по ней со скоростью ветра; разве что в ушах не засвистело, ибо ушей-то и не было…

Он стоял посредине огромной сцены. Разноцветные лучи прожекторов вначале навели на мысль, что это продолжение радужного пути… но нет. Теперь он твердо стоял на ногах, – настоящих, реальных ногах, – чувствуя под ботинками твердость разноцветно-психоделического пола. Перед ним ревел зрительный зал; вокруг грохотала музыка; рядом наяривали на гитарах и барабанах патлатые, затянутые в черную кожу музыканты, – потные и одуревшие; со звериным блеском в глазах и одинаково фанатичным выражением лиц. У него тоже была в руках черная гитара; на теле, густо покрытом татуировкой, – надеты кожаные штаны и майка. И он… пел. Или орал. Что-то яростное про чувства и страсть; то про войну и смерть. Орал, не думая о смысле – слова шли сами. Какое там! он ещё и «отдышаться» не успел. Песен таких не помнил. Хотя помнил ли он вообще какие-то песни? Быть может, что-то вроде «В траве сидел кузнечик» и показалось бы ему знакомым, но и то сомнительно. Да и бог с ним! Дело же не в песне. Хотя познавать, разумеется, нужно всё; но важнее всего – эмоции.

А они просто зашкаливали. С каждым аккордом, каждой выкрикнутой нотой, – он ощущал свое величие. Он управлял всеми этими… людишками, – по сравнению с ним. Перестань он сейчас петь, сбейся с ритма, – завопят, упадут, рассыплются, как сломанная вереница поставленных в ряд доминошек. Заплачут, как ребенок без погремушки. Он должен, должен продолжать! Он устал, напряжен; пот градом течет по телу (как же это приятно – иметь тело!) Но зал возвращает ему обратно эту выжатую энергию; она пульсирует от него – к залу, от зала – к нему; как заведенный механизм, как организм, в котором он – сердце. От одного главного – к множеству малых; толчок – и от множества малых – вновь к нему одному… Нравится ли? Да нет, это больше, чем нравится. Он вспомнил слово «драйв». Что оно означало, – он ещё не знал. Но, кажется, подходило к ощущению лучше всего.

Концерт закончился, и он, нетвёрдо держась на (своих, настоящих!) ногах, прошел за кулисы. Какие-то люди; знакомые и нет… Бритоголовая охрана. Чьи-то поздравления и восторги, хлопки по плечу, визг: «Ты – супер!». Он вяло-снисходительно принимал это. А разве могло быть иначе? Разве он не больше сейчас всех этих людей; и разве он не смертельно устал? Никакой вины, он имеет право… – мельком пронеслось в голове.

Дальше будет пара скучноватых дней восстановления. Массажи, бассейн, свежевыжатый сок на подносе, и что-нибудь покрепче вечером; девочки… тоже будут. Всё это тоже является приятной составляющей его жизни. Но основным все же было не это (почти приступ внезапного панического страха секундной заминкой в памяти: «А вдруг я больше не смогу держать зал?!», – видимо, присутствие чужеродного духа слегка замедлило работу мозга). Облегченно вспомнилось: «Да нет же! послезавтра снова концерт», – выдох… Скоро, скоро опять это безумие, это выворачивание себя наизнанку; эти волны чужой энергетики, которые больше, чем вино или секс; чем что-либо вообще. Это управление толпой… Ничто не имело смысла без этого чувства; можно пожертвовать всем, лишь бы снова и снова испытывать его.

Мальчик сидел, забравшись с ногами на кровать, держась за холодную железную изогнутую спинку, и смотрел на дождь за окном. Опять он здесь. Мама уехала – быстро и нервно прижав его к груди на прощание, криво улыбнувшись, – она, как всегда, опаздывала на автобус, который привезет ее к поезду, а оттуда домой. Очень неудобно добираться до интерната, и обратно – слишком уж отдаленный посёлок. Зато интернат хороший. Насколько вообще может быть хорошим интернат, конечно.