Евгений Фёдоров - Мельчает

Она явно освоилась.

– Да! – с запалом поддержал Артём.

– На психолога.

– И вы – психолог? – поэт продолжал выкать.

– Думаю, нет.

– Честно, – одобрительно улыбнулась Рита.

– Честно. Хотя честность – это ваша профессиональная необходимость, остальным незазорно иногда и приврать, – я подмигнул ей. Она хихикнула и обняла губами бокал.

На столе появился кальян, окружённый тарелками пивных закусок. В баре зазвучала затёртая до нестерпимой пошлости песня группы Nirvana, и Рита прозвенела:

– О! Я знаю эту песню! У меня отец её любит.

Меня больно окатило тоской.

– Да, крутой трек, – с удовольствием заёрзал Артём, – жалко только, что тихо звучит.

– Это потому что песня очень старая, – попытался пошутить я, но, не встретив понимания, решил больше этого не делать.

После третьего пива я макал в мёд сырные шарики и, ощущая в ладони каменный топор вместо бокала, наблюдал за спором трёх фонтанирующих будущностей, обсуждавших что-то на малопонятном языке завтрашней (или, что вернее, послезавтрашней) действительности.

Рита пьянела быстрее всех. Она кокетничала с сокурсниками, пуская в ход игривые телодвижения и знойные взгляды, в мучительных попытках определиться, кому из двоих отдать предпочтение. Думаю, чуть позже приз получили оба. Возможно, даже одновременно.

Прикинув стоимость стола, я добавил пару тысяч и оставил деньги на столе под поэтичные поздравления с днем моего появления в сырой, наспех кем-то сотворённый мир.

После прикосновения к чужой юности хотелось чего-то более ясного и предельно родного. Иными словами, такого же настоящего и затхлого, как я. И я набрал Кешин номер.

На улице солнце дарило петербуржцам дискомфорт. Пахло крадущейся бесснежной зимой.

Во времена нашей с Кешей совместной работы, выбираясь на обед, мы часто заглядывали в небольшое заведение социалистического антуража, в трёх минутах от офиса. К советскому меню там прилагалась советская же санитария и аналогичное обхождение (которое, впрочем, служило всего лишь частью антуража), но нам нравилось пить пиво из пузатых кружек под портретами мёртвых партийцев различного пошиба – выходя оттуда, мы словно покидали авторитарную юдоль, возвращаясь к жизни свободных граждан, вольных делать и говорить что вздумается. Хотя в последние годы этот контраст становился всё менее явным.

Я взял «Жигулёвского» сразу на двоих и выбрал столик под брезгливым взглядом чёрно-белого Андропова, располагавшегося уместнее и удобнее прочих – рядом с туалетом.

Сухотощий Кеша ворвался в бар, как в драку. Он всегда входил в помещение так, словно по ту сторону двери ему только что грубо отказали. Выискивая меня глазами, он напоминал ковбоя, ищущего, кому в этом салуне непременно должно всадить пулю. Я помахал ему рукой, и Кеша преобразился в добряка с растерянным лицом ёжика в тумане.

– Привет алкашам! – поприветствовал он меня, расплывшись в предвкушающей халяву улыбке.

– Привет! Это я – алкаш?

– Ну конечно! Перед самолётом – квасишь. И не успел приземлиться – уже в кабаке.

Я действительно не подумал о том, что с нашей последней встречи не прошло и двух суток, за которые я успел окончательно похоронить самую многокрасочную часть прошлой жизни и вернуться в прежнюю, красок в которой по-прежнему было не больше, чем смысла.

– Девушка! – в нетерпении подпрыгнул Кеша.

Когда ему случалось пить за чужой счёт, он всякий раз доставлялся домой собутыльниками. К этому я был готов.

– Слушаю вас? – обнажила кариес пожилая официантка.

– Да! – торжественно собрался с мыслями Кеша и затыкал пальцами в меню. – Это, вот это, ноль пять этого и ещё вот это! Мда… – он хмуро помедлил. – И салатик. Есть оливье?

– «Столичный», – кивнула женщина.

– Да не «Столичный»! Оливье – есть?

– Это и есть оливье, у нас он – «Столичный».

– Несите скорее! – распорядился Кеша, схватил пиво и сделал советский глоток в треть кружки.

Я дополнил заказ аперитивом, и вскоре на столе возникли два алых шота, водка, селёдка и «Столичный».

– Ну что, по «Боярскому»? – предложил я.

Кеша воодушевился:

– С козырей ходишь, чертяка!

И в следующую секунду томным, исподлобья, взглядом он окинул входящие в бар голые ноги, полноватые, в высоких сапогах на тонком каблуке.

– Последние в этом году, наверное, – мечтательно протянул он и грустно заглотнул «Боярского». – Видал, какая? Жопа что надо. У баб с толстыми задницами душа тонкая.