В моей памяти всплывают строки из романа Достоевского «Братья Карамазовы», когда Павел Петрович Карамазов тоже злорадно и ехидно объясняет, почему Алеша печален: «Старец его протух!». То есть старец Зосима, которого почитали, как святого. Да, что рассказывать, вы помните, конечно!
Итак, стоял собор Парижской Богоматери больше восьми веков и казался нерушимым, вечным, но, поди ж ты, горел как свеча – двести пожарных ничего не могли поделать. И французы молились, а с ними – весь христианский мир!
Руководитель меж тем зачитывает финальные слова рекомендации Владислава Петровича: «Убежден, что мы можем и должны принять Татьяну Соловьеву в Союз писателей».
Снова окидываю взглядом собравшихся, точнее, тех, кого вижу – стол-то огромный – на лицах не отражается ни-че-го! Хотя мне такой писатель дал рекомендацию – легенда!
Нет, похоже, Имя мало что значит для определенных людей. Среди великих – та же история! Иван Сергеевич Тургенев, романами которого я зачитывалась в юности, критиковал Пушкина, считая его «Руслана и Людмилу» слабым произведением, а замечательные сказки Александра Сергеевича называл псевдонародными… Опять я гуляю в мыслях далеко-далеко.
Вторая рекомендация в Союз – от прозаика, человека, занимающего сразу несколько постов в нашем городе. Он сверхэнергичный, неуемный, заводной, умеющий обозначить свое присутствие сразу в нескольких местах. Сюда он приехать не сумел, но это самое присутствие обозначил – Руководитель зачитывает, нет, скорее «оглашает» текст, большинство сидящих за столом смотрят в пространство.
Хорошо, хоть автор третьей рекомендации здесь! Он её не читает, а просто рассказывает о впечатлении от моих книг. Семен Викторович намного старше меня, пожалуй, годится мне в отцы, тем более удивительно, что мои книги оказались ему близки. Он так ясно объясняет мотивы поступков героинь, словно мы не раз беседовали с ним об этом за чашкой чаю.
– Повесть «Искушение» – это вулкан живого чувства и мыслей! – говорит Семен Викторович. – А стихи – невероятной силы образов и эмоциональной выразительности! Считаю, что Татьяна достойна быть принятой в Союз писателей.
На лице Руководителя не читается ни единой эмоции, он смотрит на меня и делает рукой приглашающий жест:
– Вам слово, только коротко!
Встаю, улыбаюсь, конечно, волнуюсь, но, помимо некоторой тревоги, испытываю радостное предчувствие новизны. В нескольких словах говорю о себе, о школьных стихах… Потом был университет; факультет иностранных языков, дипломная работа по творчеству Андре Моруа, если точнее – о традициях афористической литературы в его «Письмах к Незнакомке». Уже тогда музыкой для меня звучали имена: Ларошфуко, Лабрюйер, Моруа… Нет, этого я не говорю! Что еще? Много лет работаю журналистом, у меня есть изданные книги: и проза, и стихи.
– Вот, смотрите! – показываю. – На обложке первой моей напечатанной повести – собор Парижской Богоматери.
…Я точно помню тот день во французской столице, когда сделала фотографию, что на обложке, – весенний, нежномартовский, солнечный, и небо было глубоко-синим. Я тогда вышла из собора вместе с другом-французом, и из торжественной полутьмы Нотр-Дама мы попали в ясный полдень.
Обвожу глазами писателей, поэтов и снова почти не ощущаю созвучия чувств, ну хотя бы любопытства! Да что же они такие замороженные, словно рыбы на льду, выставленные для покупателей в большом холодном зале супермаркета?
Беру в руки вторую свою книгу, третью. «А еще, – говорю, – отрывки из моей повести напечатали в одном из выпусков парижского альманаха "Глаголъ"».
Да, повезло! Его редактором был тогда Виталий Амурский, личность известная, человек эрудированный, умнейший. Он печатался в газетах «Русская мысль» в Париже, «Новое русское слово» – в Нью-Йорке, работал в русской редакции Международного французского радио – вёл в прямом эфире репортажи, а еще еженедельную авторскую программу «Литературный перекрёсток».
Когда я предложила ему для альманаха несколько глав своей повести, где речь идет о Париже, подумала: сейчас будет шквал исправлений, замечаний! К моему безграничному изумлению, пятнадцать страниц текста были напечатаны в первозданном виде. А потом мне, как одному из авторов, привезли из Парижа два экземпляра альманаха «Глаголъ» – низкий поклон Виталию Амурскому…
– Ну, что же, давайте обсуждать, – бесстрастно произносит Леонидыч. – Кто начнет?
По давней журналистской привычке открываю блокнот, беру авторучку, готовясь коротко записывать то, что станут говорить обо мне писатели и пииты. К тому же так проще снизить внутренний накал, убрать волнение: я слушаю, наблюдаю, фиксирую.
Читать дальше