Игорь Ощепков: Мореходка

Когда мне пришёл вызов из училища, означавший моё поступление, до Сахалина я добирался поездом. В Хабаровске в мой вагон сели ещё трое ребят, которые тоже поступили в эту же мореходку. Оставалось ехать около двух суток, и за это время я с ними вполне подружился. Они были из Читинской области, из деревни со странным названием Шелопугино. Три таких закадычных друга. Больше скажу: изначально я подавал документы и был принят на судомеханическое отделение, а эти трое были будущими радистами, и когда они предложили: «Давай к нам», – я не раздумывая согласился. Уже по приезде в приёмной комиссии я спросил: есть ли ещё места на радиотехническом отделении? Как оказалось – есть! И я в три секунды переделался из будущего судомеха в будущего же радиста, таким вот образом по сути решив свою судьбу. Мне было всё равно, какая будет у меня морская специальность, главное – она должна была быть морской, я хотел стать моряком.

Надо ли говорить, что я вполне хорошо относился ко всей этой троице, как, в общем, и они ко мне. В столь специфических условиях одиночкой выжить трудно, всегда легче тянуть нелёгкую вдвоём или в группе, поэтому всегда ищешь, на кого можно положиться.

Ну так вот. Как-то после ужина сижу я в бараке на своих нарах (все десятки жили только на нижнем ярусе), дырку себе на робе зашиваю. И подходит ко мне Лёха (Лёха-жиган – шальной такой парнишка из шелопугинских с кучерявой шевелюрой – нас тогда ещё не остригли) и просит денег «занять до стипухи». Да не просит, а нагло так: дай мол, я знаю, что у тебя есть, отдам!.. Поясню, что на ту пору я чувствовал себя примерно как Красная Армия в сорок первом: каждый день под бомбёжкой, неизвестно, что будет завтра. Моральный дух ниже ватерлинии, среди нас уже появились желающие уехать домой. Многие ещё просто дожидались края и потому оставались в строю. У меня и вправду были деньги – 42 рубля. По совпадению или случайно, но ровно столько стоила дорога до дома на поезде и пароме. Каким-то чудом я сумел их сохранить, хотя все деньги у нас отобрали ещё до картошки. Знакомых на Сахалине, да и вообще на Дальнем Востоке у меня не было, надеяться было не на кого. Эти деньги были как спасательный круг для меня в случае бедствия. А до первой стипендии ещё предстояло дожить не слабо. Я ни за что не хотел ими рисковать. И уж совсем не стоило на меня давить. Сказал же: «Нет!» Далее – короткая пауза, Лёха посмотрел на меня в упор:

– А пойдём-ка за барак, потрещим!

Вышли за угол нашего барака, Лёха – впереди, я – на шаг сзади. Он останавливается (видимо, пришли).

– И о чём ты хотел со мной по… – досказать я не успел – Лёха резко развернулся, и его кулак с разворота прилетел мне прямо в нос.

В мою, блин, многострадальную носяру! Ух, и больно же! И неожиданно как! Хорошо попал, сразу кровь. От удара я отшатнулся назад и закрыл лицо руками. Странно, но почему-то не чувствовал злобы, как и желания дать сдачи. Боялся, скорее всего…

– Ты всё понял? – услышал вопрос.

– Понял!

Он повернулся и ушёл. Не знаю, что там он себе думал о моём понимании, но понял я, что враг это.

В начале десятого класса школы я начал было заниматься в секции бокса. Первый месяц мы прыгали, бегали и отрабатывали удары на груше, а потом пошли спарринги на каждой тренировке, три раза в неделю. С этого времени я почти каждый раз возвращался домой в испачканной моей кровью футболке. Я быстро узнал на себе и что такое состояние грогги, и эффект от попадания удара в печень. Но чаще всего доставалось носу. Ну, бокс! Чего же вы хотели?! Несмотря на свой явный неуспех, я вовсе не собирался сдаваться, больше того, мне даже многое нравилось. Через три месяца моя мамулька спросила тренера:

– Скажите, он хоть сдачи дать может?

Тренер улыбнулся и ответил:

– Скорее… хочет…

Это была честная оценка. В тоже время я начал бегать по утрам, потому что дыхалка моя была – просто атас! Обычный школьный кросс в три километра приводил меня в предсмертное состояние, я еле-еле тащился, финишируя вместе с девчонками. В декабре пришли сибирские морозы за минус тридцать. Получалось, что вечерами я подставлял под удары свой нос, а с утра холодный воздух промораживал его не по-детски. Это продолжалось до тех пор, пока у меня не начался сильный гайморит. Нос распух так, что, только увидев меня на приёме в больнице, тётка-врач спросила:

– А где нос-то сломали?

Провалявшись около трёх недель в больнице, после прокола и промывки пазух носа, я явился в кабинет врача на выписку, где мне сказали, что при поступлении в лётные, мореходные и военные училища у меня могут возникнуть проблемы на медкомиссии из-за носа. При слове «мореходные» внутри меня всё сжалось… Я забросил бокс и перестал бегать по утрам.