Ева А. Гара - За границей цветочного поля

– Слушай, это. – Я усмехнулся и нарочно поддразнил: – Вафля.

Нинка посмотрела на меня с неописуемым возмущением, типа, давай, как ещё обзовёшь? Мне почему-то сразу стыдно стало, хоть вроде и не ляпнул ничего обидного. Вафля и Вафля – всю жизнь ведь Вафлей была, чего теперь дуется? Но дулась она, походу, взаправду, вот я и начал блеять, что не со зла, что из добрых чувств и всё такое. Типа, чего ты, Нинка, я просто из тёплых воспоминаний беру и достаю. Она, кажись, не поверила, но дуться перестала.

– Короче, Нин, ты с братом своим поговори, его там в школе пацаны донимают.

Она посмотрела недоверчиво, с примесью тревоги. Я кивнул для убедительности и добавил:

– Батончики карамельные с него требуют. Я поэтому и проводил его. Он чё, кстати, в школе делает?

– Математику завалил, вот теперь ходит и сдаёт. А что за пацаны?

– Да мне откуда знать? Ты у него спроси.

Нинка на это ничего не сказала. Помолчав, спросила:

– А ты чего в школе делал?

– Заявление о приёме хотел подать.

– Ты разве не окончил?

Вот что я должен был ей сказать? Полезет ведь в душу, как скотина неугомонная. Днём она вроде тактичной показалась, а сейчас-то точно расспрос начнёт. А почему не окончил? Экзамены завалил? А чего так? А чего не пересдал? И все эти «а чего» выльются в тоскливую исповедь, от которой мне самому станет тошно. Но ведь она уже спросила, чёрт бы её подрал.

– Почти. Мне рекомендовано пройти дополнительный год обучения.

– Экзамены завалил, да? – посочувствовала она.

– Завалил.

– А зачем сюда приехал? У себя не мог доучиться? Кстати, где ты жил?

– В Лавкассе.

– О! У меня тётка там живёт. Я к ней в позапрошлом году ездила. Блин, знала бы, я бы непременно тебя отыскала! Так почему ты в Лавкассе не доучился? Стыдно или у вас нельзя?

Я остановился. Долго пялился на её туфли, всё думая, как бы ответить помягче, чтоб не обиделась. Мог, конечно, просто попросить не лезть, куда не просят. Но она ж меня тогда на хрен пошлёт, типа, в бессрочную ссылку отправит, и вряд ли уже когда-нибудь простит.

– Не надо, – вдруг пошла она на попятный, – не говори.

Нинка улыбнулась печально, и её улыбка впервые не показалась мне дурной – она будто излучала тусклый свет самой жизни. Что-то такое в ней было, что не передашь словами. И я смотрел на тонкие бледные губы, пока в груди не защемило, ткнулся мордой в Нинкино плечо и робко обнял её. А внутри до жуткой боли всё сжалось – хоть вой! Я изо всех сил сдерживал слёзы, но они капали на её голое плечо и стекали по спине под платье.

Нинка молчала. Она даже обнять меня не могла – я не позволил ей высвободить руки. И так мы стояли хрен знает сколько времени, пока меня не отпустило.

– Прости, я тебя измазал.

Нинка смахнула сопли со своего плеча, вытерла ладонь о платье и с той же грустной улыбкой заверила:

– Всё нормально.

Больше она ничего не сказала. А на прощание ткнулась носом мне в щёку совсем как в детстве, когда поцелуи для нас были табу.

Встреча с Нинкой расстроила меня до задницы. Я несколько дней ходил размазнёй, ныл и разве что не плакал. Папаша на мои сопли внимания не обращал, спросил только, записали меня в школу или нет, а узнав, что я там и не появлялся, отвесил подзатыльник.

В школу я сходил в среду. Директрису, на удивление, вспомнил: всё та же надменная сука. Но надо отдать ей должное, это ведь исключительный дар – не говоря ни слова, чётко посылать всех на хер. Да если б у неё суперсила вдруг появилась, то, клянусь, это была бы способность одним взглядом превращать людей в дерьмо. Она даже не пыталась казаться любезной, с порога демонстрировала превосходство. И остальные, видать, должны были немедля признавать в ней альфу.

Когда секретарь пригласила меня в кабинет, директриса минуты полторы делала вид, что дико занята. Потом оглядела меня пристально, будто мужа выбирала, и потребовала документы. Вела она себя по-сучьи, и на секундочку мне всё-таки пришлось почувствовал себя дерьмом. Но виду я, конечно, не подал, протянул ей ID-карту, и она, вбив номер, снова на меня посмотрела.

– Учился у нас? – недоверчиво уточнила она.

– Учился.

Она, наверно, моё досье вдоль и поперёк пролистала, уж слишком долго пялилась в экран. Потом с претензией спросила:

– Как ты с такой хорошей успеваемостью провалил экзамены?

– Мама умерла, и я не смог собраться, – честно признался я. – Но, если можно пересдать экзамены, будет замечательно.

Директриса вновь смерила меня взглядом, наглым, задумчивым и расчётливым, и я лишний раз убедился в её сучьей натуре. Просто как-то мигом осознал, что ей выгоднее зачислить меня в выпускной класс, чтоб мои итоговые успехи закрепились за её школой, типа, показатели, конкуренция и всё такое. И оказался прав: на улицу вышел учеником двенадцатой школы славного города Кланпаса.