Ева А. Гара - За границей цветочного поля

И мы пошли.

Город мне казался смутно знакомым будто из сна. Всё изменилось, но вместе с тем осталось прежним. Я мог с точностью сказать, что ходил по этим улицам, что за углом раньше был хлебный, а напротив него – ресторан с морепродуктами. Но проектор в башке давно заржавел, картинки крутились со скрипом и с трудом принимались за правду. И память ложно твердила, что небо было выше и солнце ярче.

– Ты к нам надолго? – спросила Нинка.

– До двадцати.

– Часов?

– Лет. Сбегу прямо в день рождения, пока папаша не опомнился.

Нинка не стала ничего выспрашивать, а мне расхотелось пузырить перед ней сопли. Приберегу на другой раз, когда случай подходящий выпадет.

Мы болтали о всякой ерунде, вспоминали детство – Нинка зла на меня не держала. Она увлечённо рассказывала, что закончила школу со средним баллом восемьдесят пять, поступила на факультет психологии – будет работать на линии доверия. А я промолчал о том, что завалил выпускные экзамены. Она радостно делилась успехами отца: он пару лет назад начал свой бизнес по продаже керамической херни, которую ваяла её мать. А я умолчал, что папаша временами обжимает меня, наверно принимая за покойную бывшую жену. Потом она делилась впечатлениями от поездки на Седьмой архипелаг, вскользь упомянула, что всерьёз занимается фотографией; восторженным взглядом подбадривала меня и не задавала вопросов. Вообще ничего не спрашивала, будто боялась спросить не то. И я мысленно благодарил её за такт.

Нинка привела меня на старый стадион, на котором не было ни тренажёров, ни забора, ни части трибун. В одном конце стоял импровизированный трамплин из досок и всякого хлама. Вот недалеко от него под уцелевшим навесом и собралась компания из двадцати примерно человек.

– Они хорошие, – заверила Нинка и бросила меня, отойдя к девчонкам.

Я улыбался и пожимал руки, кивал и представлялся, совершенно не запоминая чужие имена. Чувствовал себя жутко некомфортно, никого не знал и не понимал, зачем Нинка притащила меня в толпу, когда мне хотелось уединения. Видать, она решила: так будет лучше, и ничуть не задумалась, что именно сейчас мне это на хрен не нужно. Хотя затея бы, наверно, сработала – почему нет? – если б Нинка не оставила меня наедине с незнакомцами, среди которых я чувствовал себя маленьким ребёнком, отпустившим мамкину руку.

Чисто механически я разыгрывал дружелюбие и тихо ненавидел себя за дрянной спектакль. Мне дико хотелось уйти, свести разговоры к минимуму, и я нагло врал, что ещё не со всеми познакомился, что подойду позже и всякое такое, точно зная: им совершенно насрать, подойду я в итоге или нет.

Наконец мне удалось остаться в одиночестве, но я не уходил, зачем-то думая, что Нинка не найдёт меня и обеспокоится. Она ведь ни адреса папаши не знала, ни моего телефона, и спросить ей было не у кого. Вот я и стоял рядом со всеми, но с краешку, затравленно глядя, как веселятся другие: они танцевали под дерьмовый рок, занимались всякой хернёй и пили по очереди из одной бутылки.

Несколько парней пытались укротить велик-недомерок, и в очередной заход красноволосый в зелёных кедах на скорости врезался колесом в основание говно-трамплина, перелетел через руль и мордой вспахал асфальт. И будто фанфары, раздался дружный досадно-насмешливый возглас, а следом – дикий ржач. Какой-то недоумок так сильно ухохатывался, что не мог издать ни звука, весь покраснел и пищал фальцетом. А пацан корчился на земле, держась за бок, и выл, срываясь на мат.

Наверно, это было дико больно!

– Дай ему салфетки, – равнодушно скомандовал кто-то.

Я поискал глазами единственного адекватного в этом стаде и вдруг узнал Грика. Вообще-то его звали Ройланд, но в детстве у него в спальне висел плакат молоденькой полуобнажённой Родриги Спитч, которой на тот момент перевалило за пятьдесят. Он доказывал нам, что она красотка, и мы с пацанами, помирая со смеху, прозвали его в честь карикатурного персонажа Грика Спитча.

– Грик? – неуверенно позвал я, вскинув руку.

Он заметил меня, долго всматривался, потом подошёл. Уже вблизи расплылся в улыбке, схватил меня за плечо, прижал к себе и сдавил, как подушку.

– Лю-у-утек, – протянул он. – Когда ты вернулся?

– Недавно. Мама умерла, пришлось к папаше переехать.

Грик резко помрачнел, ободряюще хлопнул меня по спине и угрюмо покивал. Он не стал ронять долбаные соболезнования, просто потискал моё плечо, как бы давая понять, что он рядом, на том и закончил. Помолчав, предложил: