Это занятие мне скоро наскучило. Гримасы мои оттого становились злее, делались страшнее, а я выдавал их так, что едва не бился лицом о поверхность оконного стекла. В один из таких моментов я случайно отвлекся на пробегавшего с шумом по вагону пассажира, что позволило мне краем глаза заметить за собой настоящую слежку.
На уже сложенной в походное положение нижней боковой полке в соседнем пассажирском отсеке сидела и с улыбкой смотрела на меня очень некрасивая девушка. Она была столь нехороша лицом, что ее в пору было назвать страшной, ну или хотя бы страшненькой. На «симпатичную» она никак не тянула. Ее даже нельзя было назвать серой мышкой. Не годилось для нее и «простушка» или как там еще можно классифицировать по рангу женскую красоту. Эта девушка была именно страшной. После данного определения следовали, на мой все же мужской взгляд, наименования «страшная», потом «крокодил», далее «уродина». Ее назвал бы именно «страшной».
Видимо, мои отчаянные попытки изобразить, а потом разглядеть в стекольном отражении свои именные гримасы развеселили ее настолько, что она без всякого стеснения начала прямым взглядом сверлить меня насквозь и, тем самым, веселилась сама, получая истинное наслаждение от моего кривляния. Забавляло ее при этом не мое мимолетное уродство, а то, что на какое-то время я делал из себя точного такого же страшилку, какой была она сама без всяких на то гримас. Иногда я старался так, что выглядел еще хуже, еще страшнее. Мое лицо искажало при этом максимальную боль и страдания в наихудшем искажении во времени и в пространстве, в любом измерении, настоящем и фантастическом. Девушка увидела во мне существо еще более уродливое, чем была сама, что позволило ей держать верх надо мной. Она, прекрасно зная о своем недостатке, непродолжительное время чувствовала себя на моем фоне красоткой, парила от этого в облаках и искренне смеялась надо мной.
Когда же я заметил ее слежку за собой и, в растерянности, одарил ее ответным взглядом, она отпрянула от неожиданности назад и, отвернувшись, мгновенно встала на свое место, где была той, кем являлась по виду на самом деле. И хоть я сам далеко не блистал внешними данными, на ее фоне я выглядел куда более презентабельным. Хотя и тут я, наверное, сильно преувеличиваю.
В свои почти четырнадцать лет я дорос едва до ста шестидесяти сантиметров, даже не догнав по росту маму, что давно сделали все мои одноклассники, перевалив в высоту за отметку в метр восемьдесят и дальше. Туда же рванули и почти все девушки моего возраста. Таким образом, я оставался одним из трех коротышек среди всех учеников своей школы, перешедших в этом году из седьмого класса в восьмой. Тут я занял твердую последнюю позиции, прослыв самым маленьким по росту.
Это могло меня нисколько не смущать, если бы не то обстоятельство, что генетически я никак не мог таким получиться. Моя мама легко достигла ста семидесяти сантиметров и в холке и без нее. Мой отец был вполне нормального роста, как говорится, выше среднего. Дедушка и бабушка по обе стороны также не выглядели низенькими, и я никак не дотягивал до них, чтобы наконец-то перерасти. И всему этому было найдено только одно объяснение, поданное мне как самое разумное моими родственниками, что я пошел в мамину родню, где высоких людей отродясь не водилось, а дедушка и бабушка просто хорошо кушали в детстве, потому и выросли таковыми.
Было бы не так обидно, если бы моя родная сестра, что появилась на свет через семь лет после меня, показывала аналогичную динамику своего физического развития. Но тут все было снова против меня. Та, кого родители произвели на свет исключительно, как я думаю, для моего страдания, росла не по дням, а по часам. Она уже была самой высокой среди выпускниц детского сада в этом году, оказалась самой рослой из числа девочек, ходивших на подготовительные занятия для будущих первоклассников. И по всем заметкам моих родителей, опережала меня намного в росте в том же самом дошкольном возрасте.
Но я не сдавался. Одной из главных положительных черт моего характера было упрямство, помноженное на трудолюбие в том вопросе, где я отчаянно старался преуспеть, бросая на это все свои силы и энергию. Именно так обстояло дело в моей борьбе за сантиметры высоты собственного тела. Во-первых, я начал съедать много разнообразной белковой пищи, да и вообще, старался как можно больше есть, всегда и везде, как только на то у меня появлялась возможность. Едва кто-нибудь из родни или знакомых предлагал мне покушать, как я сразу же соглашался, даже если совершенно не хотел есть, если на это не было времени, да и вообще, я только что вышел из-за стола. Мама удивлялась моей невероятной прожорливости, начавшейся совсем неожиданно и по непонятным для нее причинам. На ее жалобы моему отцу, тот ответил ей тем, что теперь меня сложно будет прокормить, финансовые затраты на мое содержание увеличатся и меня проще будет застрелить, чем терпеть дальше мое обжорство.
Читать дальше