Мара Винтер - Не твоё тело

Алекс открыла было рот, чтобы ответить, но её опередили. Вошел её отец, а с ним и его младший сын, десятилетний Хантер. Их сходство не просматривалось по ходу дела, оно бросалось в глаза сразу, без прелюдий. Приехали из кружка единоборств. Мальчик неловко помахал Тельме, показал язык Алекс и убежал в свою комнату, переодеваться. Их мать умерла вскоре после рождения сына: рак захлопнул клешни на её горле. Дочь была слишком маленькой, чтобы хорошо её запомнить, и слишком взрослой, чтобы легко забыть.

– Привет, девчонки, – тепло, хоть и несколько устало, улыбнулся Пол. – Что с ужином? – Он так улыбался, что не ответить было сложно. Во всяком случае, для Тельмы. Глаза их встретились, секунду, или менее того, проблем не существовало.

– Я заказала еду из того ресторанчика, под горой, где тебе в тот раз понравилось, – сказала ему она, – курьер уже в пути.

– Смерть Райли тоже, по-твоему, просто есть и хороша любой? – рыкнула, наконец, Алекс в сторону Тельмы. Терпение её лопнуло. – «Как так можно, – колотило её, – говорить о каких-то ресторанчиках? Как так можно – сейчас?» – А для Матильды? Её жизнь изуродована! И что, ты тоже назовешь её горе реакцией тела? Реакцией на "нейтральную" смерть! Ей надо просто к этому относиться не так серьёзно, дерьмо случается! Без эмоций посмотреть на целую картину, где не он, а его труп, холодной головой, так ты советуешь? – передразнивала, паясничала, выворачивала смысл наизнанку. – Если так, то лучше уж прямо сейчас "нейтрально" повеситься. Выбрать не из двух, а против всех. К чёрту. – Она спрыгнула со стула и, мимо отца, вышла из кухни. Затопала вверх по лестнице, к себе.

Тельма знала: она выиграла бы этот спор логически, но никак не могла повлиять на его эмоциональные причины. Толк от разговора был нулевой. И то, что она сама вот, только сейчас, на несколько часов отошла от Матильды, поесть из долбанного ресторанчика и побыть со своей семьёй, с Полом, с ней, Алекс, роли не играло.

– Ей нелегко, – сказал Пол. Между бровей его легла складка. – Знаю, что и тебе с ней тоже. С ней и вообще… – вздохнул, поджав губы, покачал головой. – Она мне не доверяет. Только тебе. Хорошо, что она всё же приняла тебя. По своему, конечно.

Печаль, маленькая тучка, сошла с его лица: была, да сплыла, осталась нежность. Чувства, как погода, случались с ним и уходили прочь, без следа. Тельма чувств своих не проживала вовсе. Они копились, не нужные ей, не тронутые, где-то на дне. Ком не подкатывал к её горлу, слёзы не щипали глаз. Некогда было плакать. От неё слишком многие и многое зависело. Девушка впадала в оцепенение, если злилась (чтобы успокоиться и ничего случайно не разнести), замирала, как парализованная, испытывая что-то сильное (до тех пор, пока оно ни схлынет обратно, внутрь). Холод сковывал её тело, но градусник холода не видел, температуры не было. Рот высыхал, как пустыня. Никакое количество воды не могло утолить его жажду; он оставался сухим. Передняя брюшная стенка сжималась. Каменела, словно застывшее в крике лицо.

– Мы с ней ближе по возрасту, – напомнила Тельма, – я ещё помню себя такой. Хотя… её возраст сейчас прыгает от тридцати до пяти безо всякого предупреждения, – добавила, покачивая головой, улыбаясь.

Она знала, что если не выпьет таблетку сейчас, то утром проснётся недовольная, с резью в уретре, тревогой в груди, и не сможет помочиться. Сквозь боль, скрючившись на унитазе, выдавит несколько капель. Цистит сломает её пополам, заставит рыдать от боли и бессилия. Нервный цистит: тот, что почти не лечится. Придётся прямо там, без возможности встать (если уйти от унитаза, позывы всё равно принудят вернуться), заливаться водой, пить антибиотик (хотя бактериальные анализы чистые). Так что лучше уж сейчас, незаметно для Пола – одну таблеточку, и, может быть, пронесёт, не будет приступа. Не будет приступа – уже хорошо.

– Нет, – Пол сел на место Алекс. Осторожно взял, через стойку, руку своей спутницы. Рука была холодной. – Дело не в возрасте. Я таким не был, вот в чём штука.

Вот уже несколько лет, как периодически, с частотой до раза в месяц, Тельма просыпалась с болью. Боль валила её с ног, обратно в кровать, крала целый день из жизни: нужно было выпить порошок, лечь и, под действием его компонентов, уснуть. Проснуться вялой, осоловелой, зато расслабленной – без боли. Чтобы забыть о ней на неизвестное время: может, на пять недель, может, на три, а может, и на полгода. Если повезёт. Тельму раздражала Алекс, когда направляла гнев на себя, резала руки или проповедовала самоубийство, но разница между ними была минимальна. Вторая кричала громко, ещё надеясь быть услышанной. Первая убивала себя тихо, медленно и гордо. Её способ суицида был социально одобряемым, нравился взрослым и назывался нейтральным, как сама реальность, словом: самоконтроль.