Сергей Сибирцев - Государственный палач

Условным сигналом – два коротких, два длинных, – нажал на круглую пипку звонка. Прислушался. Почему-то вспомнил, что не забрал из машины мертвых сторожей свои вещи: рацию, пистолет, наручники… Пусть не очень ценные, но все-таки свои, я к ним привык. За дверью ночевала полнейшая тишина. Может, я не вовремя?

Может, Высокий гость прекратил капризничать, может, моя стерва переломила свою застенчивость…

В самом деле, благодатная тишина!

Я совершил променад по обширной лестничной площадке, в задумчивости кивая сам себе: разумеется, моя кобылица ублажает Высокого гостя и отвлекаться на спецсигналы ей некогда. Следовательно, братец… Следовательно, пока я здесь лишний. Возвращаться домой глупо. Все равно придется через час-другой вернуться за президентом фирмы, эта стерва ночевать в офисе отказалась наотрез, по моральным, надо понимать, соображениям. Ита-ак, нужно переждать, пересидеть… В подъезде толкаться глупо, в кустах с Гришей-сторожем, прямо скажем, неэтетичное времяпрепровождение, да и зябко. И жрать чего-то хочется, и выпить опять же… Стерва! Вытащила из дома, а тут думай!

Во время бессмысленного моциона я краем глаза зацепился за дверь чьей-то квартиры, она как раз примыкала к нашему офису. Мне почудилось, что какая-то любопытная тварь вздумала подглядеть – кто это шляется по ночам возле ее двери?.. Стандартная двустворчатая, сталинского фасона, деревянная, залаченная темным потрескавшимся лаком, неухоженная дверь. В ней даже глазок отсутствовал. Зато чернела щель для почтовых нужд, а еще выше располагалась как бы обсыпанная черной пылью бронзовая накладка с выгравированной мужской фамилией и званием – профессор.

Старая ученая мышь проживает, ага. И по ночам на добровольных началах ведет скрытое наблюдение… Точно, одна створка прижата неплотно, а за нею наверняка стариковское паутинисто-серебряное ухо: ловит, слушает, сортирует – живет, одним словом. Наслаждается…

Наслаждается своей безнаказанностью и безопасностью.

Как же, дверная цепь-цепочка, сваренная из кандальных каторжных звеньев, – ну-ну, товарищ профессор. А мы сейчас поинтересуемся: отчего профессора по ночам бдят, вместо того чтобы мучиться бессонницей в своем профессорском кабинете на продавленном кожаном лежаке и перечитывать сафьяновые корешки классиков марксизма-ленинизма – этих нетленных кирпичей у красных профессоров полстены под зеркальным стеклом замумифицировано…

Я невежливо толкнул пальцами створку двери – любопытствующая щель исчезла. Спрятался старичок профессор… Однако я тут же понял, что попал впросак, – створы двери открывались наружу, на лестничную площадку. То есть крепким грабительским плечом такую дверь высадить несколько проблематично.

После этих философских раздумий я нежно ухватился рукою за литую, также обсемененную черными вкраплениями ручку, без рывка потянул на себя.

Дверь поддалась с душераздирающим скрипом, точно потревожили насквозь проржавелый якорь в клюзах бессмертного Летучего Голландца, – пошла-покатилась мне навстречу, уже игнорируя отпрянувшую руку.

И тут, черт возьми, какие-то сюрпризы…

Мои иронические глаза готовы были увидеть и запечатлеть для незрелого потомства полнометражную картину ужасов, кошмаров и прочих разложившихся трупов растерзанной семьи красного профессора Канашкина – чернильно-мрачный проем тянул войти…

В предчувствии ужасных физиологических откровений растрепанная прическа моя приняла форму бобрика, мошонка вновь упряталась-укоротилась до размеров голубиных, язык пересох и превратился в ненужный чужеродный орган, душа трепетала, точно окурок-чинарик у алкаша поутру, – жизнь вновь поворачивалась ко мне передом, страшным и прекрасным…

Мои заждавшиеся циничные глаза жаждали лицезреть мюзикл, от видения которого у мистера Хичкока приключились бы профессиональные судороги и он бы нервно заворочался в своем черном полусгнившем гробу, тревожа шелковые черные кисти, а русский господин, который сочинитель, по прозвищу Гоголь, испустил бы нечеловеческий подземный вой и, высадивши насквозь изъеденные гробовые доски, вздумал бы выйти вон из мрака столетий, чтобы прибыть на своей удалой русской тройке как раз на торжество новейших русских ужасов и страхов, перед которыми мистер По, сняв свой американский котелок, произнес бы сакраментальную фразу:

– И здесь, дьявол меня забери, янки в заднице оказались! – И истлелым пальцем-суставом запотирал печально запавшие глазницы-ямы, из которых пролилась бы ядовитая зелень зависти.