Сергей Сибирцев - Приговоренный дар. Избранное

Служебную однокомнатную секционную хрущевку не отобрали по причине…

По элементарной пошлой причине – по причине долговременной интимной связи с влиятельной дамой, мамой бывшей моей ученицы и первой любовницы.

О нелегальной, уголовно наказуемой связи студента-репетитора с малолетней двоешницей ее милая, предупредительно вежливая, величаво спокойная мама, оказывается, была в курсе с первого же греховно беспамятного вечера, когда нахальная ее дочка с опытным бесстыдством распутницы взгромоздилась на мои колени.

И малоимущему, вечно с голодной слюною, репетитору ничего другого не оставалось, как злостно нарушить одну из самых позорных и устрашимых статей Уголовного кодекса. И, нарушивши, стать тайным прелюбодеем и психопатом, диагноз недуга которого до сих пор вводит меня в заблуждение, – во страдание он мне дан или же в нерутинное, нерядовое, отличное ото всех прочих наслаждение и упоение плоти, когда ждешь, что вот-вот скрипнет давно не смазанная петля двери детской… Или же я когда-нибудь тронусь умом, не дождавшись уличающего мучительного скрипа двери!

И мама моей нахальной пиявистой ученицы однажды нарушила мое психопатическое вожделенное ожидание. Предварительно, видимо, перед моим приходом, она самолично обработала дверные петли подсолнечным маслом, от пролетарского запаха которого я некоторое время млел, недоумевая и сглатывая набегающую студенческую слюну. Но вскоре слюнные железы попритихли, переключившись на иные, более острые обонятельные – девчоночный пот, чрезвычайно душистый, почти мускусный, мерзки притягательный, – и телесные плотские ощущения.

Мы осваивали очередное греховодное, восточно-прельстительное упражнение – «горячая табуретка»: я ерзал на мягком стуле, легко удерживая в напряжении собственное учебное пособие, которое на добрых полтора дециметра вырисовывалось из расстегнутой джинсовой ширинки.

Малолетняя учительница в плиссированной черной короткой юбке, с прямыми, точно в черничном плиссе, прядями на плечах, поворотившись ко мне спиной, методом тыка, точнее, ощупью отыскивала своей девчоночной, редко щетинистой, неважно смоченной щелью мой колеблемый стойкий учебный агрегат. И с томительной вредной медлительностью пpoceдaла, обволакивая его своею нагоряченной плотной плотью, совершенно по-щенячьи попискивая, захлебываясь в коротких жалобливых: «Ой-е! Ой-е! Ой-е!»

И в один из моментов, когда двоешница, испустив наиболее щенячью жалобу, натурально угнездилась всей своей учительской гузкой на разбухшем моем инструменте, буквально на расстоянии вытянутых рук, которыми я удерживал галопно дышащую и пищащую наставницу, – буквально из неволшебного домашнего воздуха, подсвеченного настольной канцелярской лампой, претворилась о н а…

Доселе недоступная, величавая, волоокая, доселе всегда задрапированная в чужеземные халатные шелка, сейчас же совсем без ничего, в одном лишь атласном черном поясе, подтяжки которого удерживая телесного капрона чулки, настойчиво подчеркивали развитую пьянящую линию контрастно белоснежных бедер, выпуклый призывный абрис такого же колера освобожденной попы, – настоящей женской, женственной задницы, полукружья которой как бы переминались, являя странную невозмутимость ее статной, на лакированных шпильках, хозяйки, замедленно двигающейся перед моими обомлелыми, пристылыми и пристыженными глазами преступника, которому доверяли и доверили неуспевающую девочку, дочку, доверили сокровище!

Впрочем, никаких таких восклицательных порицательных эмоций не наблюдалось со стороны обнаженной, фланирующей хозяйки этого распутного чада, которое, разомкнувши ослабелый замок моих рук, сдернулась с насеста и подбитой замученной курочкой улеглась на столешню письменного стола, придавивши едва намечаемой грудкой разложенные учебники, раскрытые тетради; упрятала свое провокаторское личико в ладошки и закошочила сквозь них:

– Мам, он дура-ак, специально так сдела-ал! Он са-ам, да-а.

Выпевая эту двусмысленную глупейшую тираду, девчонка отчего-то не проявляла законного удивления по поводу странного неглиже значительно молчащей мамы, которая наконец соизволила оборотиться в полный анфас, демонстрируя слегка отвисшие достойные любострастного восхищения груди с впечатанными коричневыми медалями сосков, вострота которых ничего не говорила разуму малоопытного соблазненного репетитора, который через мгновение оконфузился до обморочного смертоносного коллапса, – впихивая в ширинку свой позорно несгибаемый аппарат преступного разврата, я ощутил накатывающий всесметающий вал оргазма, удержать который я, разумеется, не сумел, и…