Сергей Могилевцев: Черная Вдова. Крымские легенды (сборник)

Бойтесь Аида, бойтесь незримого низвержения вниз, как боялись этого три великих цивилизации, три мировых империи, три Рима, встретившиеся здесь, на затерянном во времени и пространстве острове, и в ужасе повернувшие вспять, ибо поняли, что достигли последних пределов земли! Бойтесь низвергнуться вниз, в пасть Аида, ибо возврата назад из него уже нет! И, проезжая или проплывая по морю мимо этих благословенных мест, на миг остановитесь и испытайте священный ужас, чтобы потом опять, бездумно и безмятежно, продолжить свой путь.

Давным-давно, когда греки отплывали на завоевание Трои, предводитель ахейского войска, грозный царь Агамемнон, в надежде на счастливый поход принес в жертву богам свою дочь Ифигению. Но Артемида, сжалившись над царской дочерью, в самый последний момент заменила ее на алтаре лесной ланью, а саму Ифигению перенесла в Тавриду. Здесь, на берегу моря, стоял сложенный из белого крымского камня храм Артемиды, и Ифигения стала теперь его главной жрицей, принося ежедневно кровавые жертвы во имя богини.

Сурова и неприступна была в те времена земля тавров. Высились со всех сторон над морем, Понтом Эвксинским, высокие скалы, сбегали с гор бурные реки, а в чащобе заповедного леса водились дикие кабаны и медведи, которые разрывали на куски всякого, кто осмелится ступить под сень заповедных деревьев. Тавры были гордым и суровым народом, таким же, как эта неприветливая земля, как синие крымские горы, поросшие сосной, буком и гибким кизилом, покрытые до мая белыми снежными шапками, а летом зеленевшие высокой, в рост человека, травой. Предводитель тавров, жестокий и неразговорчивый царь Зарнак, отдал приказ захватывать силой все корабли, которые во время зимних и осенних штормов прибивало к скалистым берегу, и приносить в жертву Артемиде тех чужеземцев, которых пощадило суровое море. Каменное сердце было у одноглазого, мрачного, похожего на неприступную береговую скалу царя Зарнака! Одетая в белый хитон Ифигения была вынуждена каждое утро вонзать острый нож в сердце очередного несчастного пленника, захваченного воинами Зарнака, и распятого на жертвенном алтаре Артемиды. Радовалось сердце богини, во имя которой приносились обильные жертвы, радовалось сердце жестокого правителя тавров, ибо все имущество потерпевших крушение моряков отныне становилось его собственностью, и только сердце самой Ифигении было печально, ибо не по душе была ей такая жестокая служба.

Шло время, все больше и больше чужеземцев захватывали воины Зарнака, все больше и больше богател жестокий царь тавров, сокровищница которого, расположенная в храме Артемиды, переполнилась от бесчисленных слитков золота и серебра, целых сундуков золотых монет и каменьев, нитей бесценного жемчуга, драгоценной посуды, огромных заздравных кубков с вставленными в них алмазами и рубинами, наполненных перстнями, серьгами, золотыми цепями, бесценными геммами, вырезанными из редких пород камня, дорогим оружием, связками редких кораллов и множеством иных сокровищ, которым уже не было счета. Кичливым и заносчивым стал царь Зарнак, ни с кем не делился он своей кровавой добычей и только требовал от воинов все новых и новых жертв, которые Ифигения, повинуясь воле богини, вынуждена была приносить в белом храме на берегу Понта Эвксинского.

Тягостно юной жрице было жить среди тавров, людей грубых и необузданных, совсем не похожих на просвещенных и мягких эллинов, среди которых провела она свое детство и юность. Часто уходила Ифигения в лес, общаясь с его обитателями на языке зверей, которому во сне обучила ее Артемида, видя, как страдает от одиночества юная жрица. Звери Тавриды не трогали Ифигению, волки терлись о ее ноги своими серыми шубами и лизали ей руки, огромные дикие кабаны приносили в подарок желуди, а медведи показывали дупла деревьев, доверху полные меда. Но особенно привязалась Ифигения к хозяину леса – бурому, косматому, похожему на гору медведю, которого вылечила, избавив от стрелы, вонзившейся ему в бок, и который теперь ходил за ней следом, словно собака, исполняя любые прихоти. Часто на зеленой поляне посреди дремучего леса сидела она, обняв за шею своего нового друга, говоря ему ласковые слова, а медведь в ответ тихо урчал, всем видом показывая, что понимает девушку. Тонкая, прекрасная, с воткнутыми в распущенные волосы белыми подснежниками, ступала она босыми ногами по мягкому зеленому мху, а рядом, возвышаясь чуть ли не до верхушек высоких крымских сосен, сидел огромный медведь, на морде которого было написано, что зверь искренне сострадает Ифигении. Так продолжалось долгие годы, и порой юной жрице казалось, что она никогда уже не увидит родную Элладу.