Олег Давыдов - Кукушкины детки

КОЕ-ЧТО И ТЕБЕ ПЕРЕПАЛО ОТ ХАРАКТЕРА БАБУШКИ

Подлинным субъектом семейной истории может быть только род, а не отдельные члены его, которые есть всего лишь результат расчленения рода инструментом анализа. Мы с этим нашим инструментом уже настолько срослись, что иначе даже глядеть не умеем – видим одни только частности и не видим за деревьями леса. А если копнуть в глубину – раны, нанесенные осколками гранаты прапрадеду Ильи по офицерской бабушкиной линии, вышли на теле праправнука в виде родинок. Эти раны продолжают болеть, отягощают наследственность рода. Илья может и умрет-то от ран, полученных его прапрадедом в Севастополе в несчастную Крымскую кампанию 1854 года. И в этом смысле он именно носитель идеи рода. Родинки – знаки судьбы, отметки пути рода во вселенной. Если, конечно, рассматривать род как единое целое живое существо, а восходящих членов его – как некие проявления сущности, невидимой телесными очами.

Отец намекнул в письме: дело далеко не исправимое, а очень опасное. Надо приехать проститься. Но я не очень-то поверил. Ехал, чтобы обрадовать мать своим присутствием, ободрить, делал даже как будто какое-то одолжение…

И вдруг вот она – лежит на диване с воспаленным отекшим, ужасным заплаканным смятым лицом – смотрит и не узнает. В этот момент как раз под ней меняли мокрую простыню. Дух в комнате страшный – зима, и окна запечатаны. Так она жалобно стонет, и – вдруг визг дикого зверя… За два месяца так измениться, превратиться в наполовину разложенный труп. Гнойные пятна пролежней, уродливо торчащие родинки, одна нога прежняя, полная, а другая – тонкая кость, покрытая кожей. И этот желто-сиреневый цвет всего тела. И она же еще жива и стонет. И кричит так ужасно. И вот это вот – моя мать?

Первое движение Ильи было убежать куда-нибудь, закрыть глаза, упасть в обморок от этого несносного зрелища. Но он смирил себя – подошел ближе, стараясь не дышать, наклонился, великодушно поцеловал ее. Она не ответила на его поцелуй, не узнала его, брезгливо даже попыталась отстраниться от него, как от чего-то инородного. Лицо ее сложилось в гримасу отвращения. Отец подошел и стал объяснять: Леночка, эта… ты глянь-ка – Илюша… Она кивнула, что поняла, но не проявила никакого интереса, а как бы канула куда-то в себя и затихла, тупо глядя мимо всего, что там было. Илья немного даже обиделся. Боже, как же они все могут здесь жить? Этот ужас! И Брат здесь растет.

МУЗА ОТЕЧЕСКИХ СЛЕЗ

Илюшенька, ты не ленись, учись лучше – потому что вон мы как тяжело трудимся, и никакой отдачи. А ты будешь играть на вечеринках и свадьбах, и все тебя будут уважать! И любить.

За моей учительницей музыки ухаживал милиционер. Однажды во время урока он строго спросил: как фамилия? Слепнев?! Известная личность. Раньше твой отец каждый день лупил твою мать. Как сейчас – продолжает?

Гад! Гад!! Гад!!! Опять нажрался, зюзя? Зенки свои поганые залил! Подумал бы о детях, мразь. Пойди посмотри, Илюша, на своего отца, на эту пьяную гадину… Иван Лукич принимает патетическую позу статуи командора: но, сука! Это как раз то, что нужно для развития сцены. Бабушка выставляет скрюченный палец, мама, взвизгнув, взвивается… Пошла народная музыка.

Гу-у-у… герой какой… Теперь отец даже в трезвом виде произносит это свое «гу-у-у» моего детства. Например, скажут ему: пьяная мразь, – а он в ответ только: гу-у-у. И так весело гукает. А сестрица моя ржет прямо ему в лицо.

Наполненные слезами мировой скорби глаза отца с детства мучат Илью. С годами (мы это увидим) он станет оскорбляться и совсем по-отцовски – ни с того ни с сего. Слепневские слезы, возможно, имеют источник в дали голубой. Где-то, пожалуй, средь ужаса волн студеного Баренцева моря, где во время последней войны корабль, на котором Иван Лукич Слепнев служил, был потоплен немецкой подлодкой. Отец не любил об этом вспоминать, но если уж вспоминал, то всегда с мировой своей слизью в глазах. Ибо, выжив во льдах, попал, по несчастью в тюрьму. Каждый день он жалобно стонет и плачет во сне – как будто с ним расправляются очень жестоко и злобно. И бредит о море, тюрьмах и холоде. Мать не велела будить его в эти минуты.

СОБИРАЕМ ОПЯТА В ПРОМЕРЗЛОМ ЛЕСУ

Я их резал левой рукой, ибо правая в гипсе. Что значит – поставить на кол? Отец объяснил. А четвертовать? А повесить? Да что ты, ей Богу? Ты эта, смотри лучше трактор какой… Без резиновых шин, со стальными шипами на задних колесах. Фордзон-путиловец. Теперь таких нет. Иван Акександрович вспомнил, как впервые увидел он трактор. Мы бежали за ним – точные шавки – и швырялись в его каменюками. Трактор стоял у частокола на опушке.