Валерий Коновалов - Прѣльсть. Back to the USSR

2-я Починковская… Красного кирпича казарма в четыре этажа, построенная владельцем ткацкой фабрики Ляминым, крутая чугунная лестница, длинный коридор с рядами каморок, гнездившихся по обеим сторонам, общая кухня с большой и от этого казавшейся сказочной печью. Здесь, в нишах больших окон, они часто сидели, живя своей особой, детской жизнью, чирикая о настоящем, которое прерывалось лишь сном и вновь тянулось долго, целую вечность… Парадокс: удивительная с точки зрения нынешнего времени простота быта – и удивительное ощущение полноты бытия! Всё это подарило Чкалову и его сверстникам детство. А сколько таинственного и соблазнительного таилось на чердаке казармы с его темнотой, пронизанной лучами солнца, пробивающимися сквозь щели крыши, тишиной, нарушаемой взрывными хлопками крыльев и беспокойным воркованием голубей, сколько интересного можно было найти (или надеяться найти) в подвалах брошенных сараев или на свалках производственных отходов, на дне оврага во время прогулок, почти путешествий. А битвы казармы на казарму, в которых они, малыши, принимали живейшее участие: лепились, как мелкие рыбёшки, сопровождающие большую рыбу, к старшим товарищам. «Уррра! Бей их!» – кричали и неслись вперёд, не замечая, что счастье уже изменило твоей ватаге и навстречу (и мимо тебя) несется противник со своим «багажом» такой же мелюзги. Замирая от страха, бежишь назад, – и, о счастье! – оказываешься среди своих. Сердце колотится от испуга и радости, ты возбуждён, спешишь поделиться впечатлениями, но голос твой теряется среди таких же возбуждённых, испуганных и радостных голосов. Там же, напротив казарм, на площадке у оврага, ловили они майскими вечерами жуков. Насекомых было много, и, когда очередной «бомбардировщик», характерно жужжа и потрескивая крыльями, медленно и тяжело пролетал над головой, его довольно легко удавалось поймать сачком или сбить кепкой. Наверное, майские жуки привлекали детей тем, что их, в отличие, например, от стрекоз, а уж тем более мелких птах, можно было легко поймать, они были приятными на ощупь и имели привлекательный вид: брови-метёлочки, шершавые, цепляющие вашу кожу лапки, мохнатые брюшки. Они не кусались, были большими и сравнительно тяжелыми, поэтому обладание ими доставляло удовольствие. Жуки терпели самое бесцеремонное обращение с ними, при этом оставаясь целыми, – у них не отваливались ни лапки, ни крылья. Твёрдые, закованные в панцирь, они были какими-то «чистыми». Дети прикладывали к уху спичечные коробки, в которые заточали пленников, и слушали «радио»: те тяжело и упорно ворочались, шуршали – это походило на звуки радиопомех.

С Яхромой у Чкалова были связаны самые счастливые воспоминания детства. Жизнь в казарме была удивительно нескучной, насыщенной впечатлениями. Даже не на коридор, а на два отсека этажа был один телевизор – КВН-49, но как интересно было смотреть на огромную линзу, похожую на аквариум, – именно линзу, особо не заботясь о том, что демонстрировалось на экране. Чкалов, как сын офицера, который, по мнению соседей по коридору, получал «аж три тысячи рублей», был владельцем диапроектора, называемого тогда фильмоскопом, и раз в неделю бабушка одного из мальчишек (кажется, кличка его была Аля-улю) устраивала для детворы просмотры диафильмов в своей каморке. Брала за показ деньги, как в кинотеатре, и часть собранного отдавала бабушке Чкалова, Марии Николаевне Солодовниковой.

Из жильцов этажа запомнился Кирей, чья каморка находилась в самом конце коридора, рядом со второй лестницей. Личность его была овеяна особой таинственностью: существовало убеждение, что он сидел в тюрьме. Дети часто колготились у его двери и иногда, замирая от страха, осмеливались открыть её (тогда не было в обычае запирать жилище на ключ), заглянуть внутрь и тут же разбежаться. Внешне Кирей был живописен: невысок, кряжист, лохмат, тело же, являя собой картинную галерею, всё было покрыто татуировками. Детские сердца холодели при мысли, что он может наконец обратить на них внимание и рассердиться, но, несмотря на этот страх, какая-то сила толкала их в этот конец коридора. И вдруг Чкалов увидел его в сортире (употребляем это слово для описания курьезности момента) – сидящим на корточках с папиросой в зубах и газетой. Обстановка этого общественного места такова, что вся таинственность и страх Чкалова улетучились в одночасье: Кирей так же кряхтел и пердел на толчке, как и любой смертный, оказавшийся в роли озабоченного природными процессами. Вид у него был совсем нестрашный, более того – даже добрый. Была среди жильцов и ещё заметная фигура – Кошель. У того тоже были проблемы с законом, но Кошелев не внушал такого же страха, потому что был, кажется, родственником – отчимом двоюродной сестры Любы, дочери дяди Алёши, который погиб в 42-м году в Брянских лесах.