Владимир Хованский - Ледяная купель. Проза XXI века

– Нет… нет… нет. Да… да… да, – заплясала от радости девочка, не забыв, однако, прихватить с собою в комнату папин портфель.

А глубокой ночью, она плыла на длинной и узкой лодке по широкой реке Лимпопо. С берегов, заросших пальмами, лианами и диковинными цветами, доносились крики обезьян, рычанье львов и трубные голоса, спустившихся на водопой, слонов.

Девочка крепко прижалась к доброму, лохматому, похожему на большую охотничью собаку ШИВОЛЕ, и он благодарно лизнул её своим тёплым шершавым языком прямо в коротенький вздёрнутый нос.

В одном большом городе, на тихой улочке, в маленьком старинном особнячке жила девочка. Девочка как девочка, с двумя косичками-хвостиками, в которые мама вплетала узенькие разноцветные ленточки, с большими, чуть удивленными голубыми глазами и маленьким вздёрнутым носиком, который придавал ей немного надменное выражение. Впрочем, так думали те, кто впервые видел девочку, а те, кто знал её давно, понимали, что это говорит лишь о весёлом и несколько своевольном нраве, и только.

У девочки были две большие мечты. Первая мечта совсем уже скоро должна была сбыться: осенью она шла учиться в школу, а вторая…

Со второй было значительно сложнее. Дело в том, что девочка страстно любила музыку. Ещё не научившись лепетать первые слова, она старательно подпевала папе и маме, которые пели ей колыбельную, а едва научившись ходить, неуклюже и смешно приплясывала под музыку, потешая и умиляя взрослых.

– Какая музыкальная девочка, – говорили они, и от этих слов у неё сладко замирало сердечко.

– Я буду музыкантом, обязательно буду, – твердила она про себя, но только никак не могла выбрать инструмент, который был бы ей по душе.

Сначала девочке нравился рояль, потом скрипка, затем рояль и скрипка взятые вместе. Выбор окончательный и бесповоротный она сделала в детском саду, слушая бойко извлекавшую весёлые искорки звуков из новенького пианино музыкального воспитателя.

– Когда я вырасту, я стану пианисткой, – однажды вечером заявила она папе и маме.

– И еще певицей и балериной, – усмехнулся папа.

– Нет, только пианисткой, – сжала кулачки девочка и носик её задрался в самое верхнее своё положение.

– Ну хорошо, хорошо, – успокоила ее мама, – вырастешь и будешь пианисткой, или еще кем захочешь, а теперь пойдем умываться и спать.

Но только с этого вечера девочка изо дня в день донимала родителей рассказами о «таком прекрасном пианино, с такими замечательными клавишами», что однажды они сдались.

– Будешь лениться – продадим, – предупредил её папа.

– В любом случае от этой покупки только выиграет наша квартира, – улыбнулась мама, и они уехали в магазин.

О, как ждала их возвращения наша девочка, с каким нетерпением подбегала она к двери, заслышав шум в парадном. Наконец, к дому подкатила машина, и трое развесёлых парней, вежливо отстранив суетящегося папу, внесли сверкающее лаком чудо в квартиру.

Пианино и впрямь было хорошо. Стройное, с ровным рядом загадочно поблескивающих клавишей, оно уютно устроилось у дальней стенки между креслом и книжной полкой, и папа с мамой сразу поняли, что именно его им так недоставало раньше. А девочка?..

Она робко подошла к пианино, протянула руки к клавишам, но вдруг отдёрнула и бросилась в ванную мыть их душистым розовым мылом.

Это очень понравилось клавишам. «Какая чистая, аккуратная девочка, – зашептали они и согласно закивали головками, – какая умница».

Надо сказать, что клавиши, даже черные, очень любили чистоту и порядок. До того, как собраться всей семьёй в этом пианино, они лежали в большом цеху фабрики, на которой делали музыкальные инструменты. Их было много. Восемьдесят восемь сестёр и братьев, старших и младших, чёрных и белых, с разными именами. Впрочем, имён было не так уж и много: До, Ре, Ми, Фа, Соль, Ля и Си – всего семь у белых клавишей. У чёрных и того меньше: пять, но зато двойных, так как каждая чёрная клавиша была двойняшкой – братом и сестрой, чем они очень гордились.

Вся эта большая и дружная семья была разбита на маленькие семейки по двенадцать клавишей в каждой, и каждая такая семейка называла себя октавой. Самой старшей октавой, обладавшей густым низким тоном, была контроктава. Все её клавиши были степенными, важными и неторопливыми в словах и движениях. Старшим у них считался братец «До», говоривший густым рокочущим басом, и которого побаивалась не только семейка контроктавы, но и все двоюродные, троюродные и прочие дальние братья и сёстры. Только шустрая и весёлая семейка четвёртой октавы, с утра распевавшая озорные песенки своими тоненькими голосами и наделённая весьма легкомысленным нравом, веселилась и резвилась, не обращая внимания на старшего брата. Он был от них слишком далёк, и всё своё свободное время отдавал уходу за тремя совсем старыми родственниками субконтроктавы.