Ирина Артамонова - Зигзаги жизни. Проза XXI века

После Нового Года в клубе появилась преподавательница музыки (фортепьяно), которая стала заниматься с детьми. Я ходила учиться играть на пианино по два раза в неделю, мне это очень нравилось, и у меня что-то получалось. К сожалению, иметь инструмент дома было тогда нереально.

Обедали мы обычно в шесть часов вечера. Приходил с работы папа. Тётя Паня накрывала на стол в большой комнате, которую мы называли столовой. Я ей охотно помогала раскладывать ложки, вилки, ножи. Всей семьёй садились за стол. Во время еды немного разговаривали, папа расспрашивал меня и Рудика о делах в школе и т. д. После обеда папа уходил в спальню немного поспать, мы часто играли в лото, или, устроившись втроём на диване, мама и Рудик по очереди читали вслух интересную книжку, или слушали какую-либо передачу по радио. У нас был большой радиоприемник. У приёмника, когда его включали, светились шкалы и небольшое зелёненькое окошечко (примерно 2х4 см). Я смотрела на это окошечко и думала: вот было бы хорошо, если бы в этом окошечке было видно лицо говорившего человека… О телевидении тогда никто из нас не имел и представления. Отдохнувший папа присоединялся к нам. В восемь вечера пили чай всей семьёй, ели бутерброды с маслом или с половинкой котлеты из оленьего мяса, американские твёрдые и безвкусные галеты, по паре долек американского шоколада, иногда были простенькие карамельки.

После чая папа одевался и возвращался на работу. По вечерам была селекторная связь с Москвой, общеотраслевые селекторные совещания и местные, которые часто затягивались далеко з а полночь. Такой стиль управления существовал тогда почти повсеместно и диктовался высшим Московским руководством.

Надо сказать, что в посёлке голодными люди не были. Регулярно через северный морской путь поступала американская помощь: шоколад, мука, какие-то крупы, клюквенный экстракт, очень густой и кислый, яичный порошок, сгущённое молоко, какао, сушёные овощи (картошка, морковь, лук, капуста). Всё это выдавали всем в виде спецпайков. Свежих овощей в Абези я не помню. Было в американских посылках и что-то ещё, например, я помню разноцветные цигейковые одеяла. Из цигейковых одеял в местной швейной мастерской шили шубы и полушубки. Папа носил серый полушубок, мама – рыжий. Мне сшили белую длинную шубу и шапку, которые служили мне потом несколько лет и в Поварове. Рудику, как и другим большим мальчикам, сшили длинный полушубок на темно-сером меху, покрытый сверху чёрным сукном. Из клюквенного экстракта делали морс и варили кисель. Макарон не было, тётя Паня делала домашнюю лапшу из муки с яичным порошком. Мороженое оленье мясо было всегда (другого мяса не было). Мне оно казалось очень вкусным. Особенно я любила сырой фарш для пельменей с размоченным и измельченным сушёным луком, перчиком и солью. Пельмени лепили часто и по многу. Их замораживали на улице, складывали в тканевые мешочки и в авоськах подвешивали за форточкой. Холодильников тогда вообще не было. Пельмени лепила тётя Паня иногда с мамой, чаще одна. Я любила принимать участие в этом интересном деле, быстро научилась лепить пельмени, они у меня получались ровненькие и красивые. Раскладывая начинку, я, пользуясь случаем, частенько ложку с фаршем засовывала себе в рот. Тётя Паня ворчала, боялась, что мне это повредит, но мне сырое мясо, очевидно, шло на пользу.

По выходным мы ходили в клуб смотреть кино, папа с мамой – вечером, а мы с Рудиком днём. Частенько я ходила и одна, тогда я брала с собой Динку. Места на первом и втором рядах были распределены и закреплены за руководством. Можно было сидеть и в ложах. Динка в клубе вела себя хорошо. Она запрыгивала на соседнее кресло и молча, внимательно смотрела кино. Иногда она поворачивала ко мне голову, чтобы лизнуть мою щеку. Динка любила ходить со мной и на занятия музыкой. Она тихо сидела около пианино и слушала, повиливая хвостом, если я к ней оборачивалась. Не любила Динка только скрипача. Если в соседней комнате играл скрипач, она начинала подвывать. Если скрипач проходил мимо – рояль стоял в фойе – Динка лаяла и пыталась цапнуть его за пятку. И откуда она знала, что именно этот человек играл на скрипке?

Зима 1944—45 года, впрочем, как и следующая, была морозной. Морозы, порой случались и пятидесятиградусные. Когда столбик термометра опускался ниже сорока градусов, у младших классов отменялись уроки в школе. Но, если при этом не было сильного ветра, гулять около дома нам (детям) всё равно разрешали. Средние классы освобождались от занятий после сорока пяти. Старшеклассники учились в любую погоду. Иногда на несколько дней приходила пурга. Шёл густой снег и дул сильный ледяной ветер. Видимость была на три-четыре метра – не больше. На дороге натягивали канаты, чтобы люди могли передвигаться, не падая и не сбиваясь с пути, и не замерзали, заблудившись в тундре. Однажды мама, возвращаясь с работы, проигнорировала эти канаты и сбилась с пути. Она испугалась, растерялась, не знала куда идти. Ветер выл и менял направление. Она пошла наугад и, о счастье, упёрлась в стену нашего дровяного сарая. Пройдя вдоль сарая по глубокому снегу, нашла его вход и оттуда уж с трудом дошла до крыльца в квартиру.