Тамара Рыбакова - Исповедь Тамары. Премия им. Н. С. Гумилёва

Однажды Боря удивился обширным знаниям папы и спросил: «Откуда ты всё это знаешь?» Папа ответил так: «Древнегреческий философ Сократ, когда удивились его познаниям, ответил слушавшим его: „Я знаю, что я ничего не знаю“». И добавил: «Предела совершенству, сынок, нет. Мир прекрасен. Познавать его, многое знать – большое счастье, и хорошие люди стремятся к этому. Ты меня понимаешь?» Боря ответил: «Спасибо, папа».

Но вернёмся к нашей общей радости – радиоле «Урал-47».

Качество звука было исключительно прекрасным!

Но долгой радости не получилось: 19 декабря 1949 года – день Святого Николая Чудотворца и именины моего братика Николеньки.

Мама готовила к праздничному обеду ватрушки (Николенька называл их потрепушками).

Я читала четырехлетнему братику стихотворение Алексея Кольцова из сборника стихов поэта, кажется, 1896 г. издания. Стихотворение называлось «Маленькому брату». И Коленька слушал его с восторгом, перебивая радостными всплесками ручек:

Не успела я дочитать до конца, к дому подкатил «чёрный воронок», из него вышли быстрыми шагами 2 нквдешника и какие-то люди (всего человек 10), начался обыск, вытаскивали все вещи, мебель, потрошили книги и тут же бросали их на пол. Нас загнали в кухню. В большой комнате за столом сидели 2 нквдешника и папа. Он сидел к нам спиной, потому мы не видели его лица. Все письма, которые были в шкафу, непрошенные гости бросали в мешки. Вытащили рояль. Папа взглянул на маму испуганно, т.к. знал, что для мамы значил рояль. Мама попыталась улыбнуться папе. Вероломство, безобразие длилось более двух часов. Я поняла, что папу увезут, быстро завернула хлеб, сахар и дала ему, когда его уводили. Он попытался отказаться, но я успела передать, тут его толкнули, и он оказался рядом с «воронком». Только папу увезли, оставшиеся люди спешно вынесли наши вещи, потом стали выгонять нас. Я оказалась в домашнем платьице, наспех надела какие-то калоши. Мама успела во что-то одеть Николеньку, а Боря успел схватить с вешалки свое пальтишко. Мама, как и я, оказалась в домашнем платье и туфельках. Нас выставили за дверь. В морозный декабрьский день мы, почти раздетые, оказались на улице. Мы не понимали: почему и за что папу забрали? Ведь всего за 2 года до этого папа был награждён Орденом Ленина, имел несколько медалей «За доблестный труд в годы Великой Отечественной войны» и какие-то еще, его имя было внесено в Почетную книгу лучших горняков-шахтеров Советского Союза. Нам казалось, что случилась ошибка, что папу скоро отпустят. Наивные, доверчивые дети, мы тогда и предположить не могли, что папу увидим только через 6 лет. Писать стало опять трудно, надо отдышаться. И продолжить.

Продолжаю, а точнее дополняю о своих родителях в период жизни в Караганде. Папа видел, как люди живут в хибарах, бедно одеты, полуголодные дети бродят вокруг нашего дома, радуются, когда удаётся выловить из норы сусликов (в нору лили воду, пока очумелый суслик не выползал из норы). Этих крохотных существ жарили на костре, даже косточки грызли. В огороде рос паслён, сладковатая ягода, но от неё разрывало живот, мы корчились, катались от боли. Но когда боль утихала, снова устремлялись в огород и с нетерпением ждали, когда паслён поспеет. Так вот, папа решил что-то предпринять. До нас, детей, иногда доносились разговоры родителей о том, как в двух школах сложить печки (в каждом классе по маленькой печурке), чтобы дети не замерзали. Он и мама нашли печников, собрали кирпичи, а уголь школы получали от шахты по распоряжению папы. После Победы стали возвращаться мужчины. Папа устроил курсы для тех, кто согласен работать в забое, сам преподавал, принимал экзамен и только потом допускал к работе в забое, особенно строг был к бурильщикам. Много пришло с войны искалеченных (кто без руки, кто без ноги). Папа смог привлечь их к обучению шахтёрскому делу, к руководству строительством клуба. В помощники позвал детей-сирот, обучающихся в профтехшколе (возраст от 11 до 13 и от 13 до 15 лет). За это их кормили в шахтовой столовой, давали яблоки. Они очень старались. Мы, дети Максимовых, тоже участвовали в строительстве: подносили доски, убирали мусор, мыли стёкла. Папа обеспечил клуб теплом и электричеством. Это был праздник! Тепло, светло! Мама занялась подготовкой концертной программы (естественно, на общественных началах). На открытие клуба собрался весь Майкудук. Фронтовики в гимнастёрках, украшенных медалями, рядом жены, старики, дети. Яблочку упасть было бы негде. Мама начала концерт лирическими стихами С. Есенина. Особенно народу нравилось «Письмо к матери». Ещё бы! Там такие слова: «Ты жива ещё, моя старушка! Жив и я! Привет тебе, привет! Пусть струится над твоей избушкой тот вечерний, несказанный свет». Женщины плакали. Я тоже принимала участие в концерте и всех последующих. Пела с подружкой Раей Гриненко песни «Катюша», «Эх, дороги!», «Прощайте, скалистые горы» и другие. Нас вызывали ещё и ещё. Но у неё вдруг пропал голос. Она хрипела. Я вышла одна на сцену, показала на горло, объяснила, что случилось, но зал требовал: «Пой! Тома, пой!» И я спела «Сулико». Что творилось в зале! Слёзы у всех! Мои родители смотрели по сторонам, потом на меня, и по их взгляду я поняла: они поддерживают зал. Я спела еще 2 песни, а люди всё требовали, плакали и требовали: «Давай, дочка!» Несколько фронтовиков встали со своих мест, один с костылём, поклонились и тихо попросили: «Пой, дочка!» Тогда на сцену поднялись мои родители, и мы запели «Сулико» на три голоса, как бывало дома. Что творилось в зале – трудно выразить словами! Мы спели ещё 3 песни, так как нас не отпускали. Тогда папа взял мандолину и спел «Гори, гори, моя звезда». Народ не скрывал слёз. Наконец, зал затих. Мама обещала, что такие концерты будут ещё и пригласила всех, кто поёт, танцует, читает рассказы или стихи. Тут же вопрос из зала: «Когда приходить?» Так начиналась новая, послевоенная, мирная, почти творческая жизнь Майкудука.