Тамара Рыбакова - Исповедь Тамары. Премия им. Н. С. Гумилёва

О бабе Саше, её детях Людмиле и Сергее я написала кратко. Теперь о её старшем сыне – моём папе.

Мой папа Максимов Виктор Александрович родился на станции «Зима» Иркутской области 7 декабря 1908 года. Отец его Александр Васильевич (мой дедушка) воевал, как все мужчины в России в те времена. Погиб. На днях, просматривая семейные фотографии, я обнаружила фото моего деда – Александра Васильевича Максимова. На обратной стороне рукой папы «Александр Васильевич Максимов». Он изображён в военной шинели. Папа похож немного на него, больше на свою маму – мою бабу Сашу. В 14 лет папа пошёл работать и одновременно учился в школе г. Ачинск, которую закончил с отличными оценками. В 1930-м году также с блестящими познаниями окончил Первый Сибирский политехникум им. К. А. Тимирязева в Томске, о чём свидетельствует сохранившееся в семье каким-то чудом свидетельство об этом. Папа рассказывал, как в те времена принимали экзамены. До экзаменов допускались студенты только тогда, когда по названному предмету сдавали успешно преподавателю все темы, причем, не все сразу, а каждую тему в отдельности. Преподаватели требовали отличных знаний, заставляли студента повторно готовиться. Папа удивлялся, как в мое студенчество этого уже не было, а был экзамен без предварительной проверки знаний. Зачастую студенты шли на экзамен не подготовленные даже на половину, надеясь на авось, всё зависело от удачно вытянутого билета. Такая система, в чём был уверен папа, не способствует хорошему качеству знаний и выпускает, как он выразился, недоношенных специалистов. За первые 2 сессии на филологическом факультете у меня были отличные оценки, я получала повышенную стипендию. На 2-м курсе я попросила разрешение у преподавателя по литературе первой половины 19 века сдавать экзамен не по билету, а отвечать по всему периоду. Преподаватель удивилась, но разрешила. Я получила отличную оценку. «Гоняла» она меня на совесть. Затем так же я сдавала экзамены по всей русской, зарубежной и советской литературе. Папа одобрял меня, но всякий раз очень волновался. Когда я звонила после экзамена домой, папа спрашивал: «Не оплошала, моя хорошая?» Он очень гордился мною, моими успехами. В Сибирском политехникуме папа не только получил самые высокие оценки по всем курсам, но успешно выполнил работы по кристаллографии, минералогии, петрографии, стратиграфической теологии. И ему была присвоена квалификация горного техника по эксплуатации месторождений полезных ископаемых. Затем был заочный горный институт, работа в Горной академии Петрограда. Сохранился в нашем семейном архиве Приказ Народного комиссариата угольной промышленности СССР от 12 октября 1940 года за №1073/к («к» означало кадры), в котором сказано: «Утвердить товарища Максимова Виктора Александровича главным инженером шахты №9 комбината Кузбассуголь». Приказ шёл за подписью заместителя народного комиссара угольной промышленности П. Нестеренко. Приказ рассылался: т. Абакумову, секретариату Наркома и т. д. Папа часто навещал свою маму в Сибири, привозил ей деньги, помогал материально младшей сестре Лидии. В городе Анжеро-Судженск Кемеровской области встретил свою на всю жизнь единственную любовь – мою мамочку, которую называл до конца её дней «Лёля». В начале 1930-х годов увёз свою Лёлю в Петроград. Наступил страшный для страны 1937 год. Мама была в положении, ждала первого ребёнка. Начались аресты ведущих сотрудников академии, каждую ночь к дому подъезжал «чёрный воронок». Топот сапог, крики, рыдания слышны были во всех квартирах. Никто не спал, но свет не включали. Утром знали, кого увезли. Больше тех людей никто не видел. Какая-то добрая душа предупреждала папу несколько раз, что он тоже в списке на арест. Папа смог каким-то чудом уехать как бы к больной матери в Сибирь, но уехал в Анжеро-Судженск, а не в Прокопьевск, где жила его мама, понимая, что его там сразу обнаружат. Когда беременная на 8-м месяце моя мама увидела, как арестовывают жён сотрудников, она уехала, не взяв ничего из вещей, чтобы не вызывать подозрения, ехала с пересадками, в плацкартных вагонах, питалась тем, чем кто-то подкормит беременную. Поезд подходил к станции «Анжерская», у мамы начались схватки. Её увезли сразу в роддом, где она вскоре родила. Это произошло 13 мая 1937 года. Ребёнок родился недоношенным, восьмимесячным, слабеньким. Это была я. Папа примчался в роддом, но был разочарован, что родилась девочка, а он очень хотел сына – продолжателя рода. Мама приехала со мною домой (папа не смог встретить, но прислал фаэтон с лошадью и кучером), положила меня на подушку. Молоко у неё пропало, кормить меня было нечем. Папа пришёл с работы и сразу в комнату. Долго смотрел на меня – жалкую птаху – и сказал: «Будет красивая, умная, добрая. Тамара». Таким образом, имя мне выбрал папа. Когда в семье было еще 2 взрослых сына (мои братья Боря и Коля), однажды на вопрос соседей: «Виктор Александрович, у вас такие красивые парни, а кого Вы больше любите?», папа ответил гордо: «Тамара – мой любимый сын». Судьба папы была схожа со многими судьбами выдающихся специалистов. В 1937 году он чудом избежал ареста. В самом начале Великой Отечественной войны (1941 год) по личному распоряжению Сталина и Абакумова его направили в Карагандинский угольный бассейн (Казахстан), чтобы он обеспечил добычу угля, особенно коксующегося, необходимого для металлургической промышленности, особенно сталеплавильной. Обстановка тогда в Караганде была своеобразной: туда ссылали неблагонадежных из западной Украины, поволжских немцев, чеченцев, ингушей. Из русских специалистов посылали тех, кому доверяли, как их называли политически благонадежными, хотя папа не был членом партии. Но работать на шахтах было некому: мужчины на фронте, неблагонадёжные не знали производства. Работали в основном женщины и подростки. Папу назначили главным инженером одновременно трёх шахт. У него не было ни начальника по технике безопасности, ни начальников участка, ни главного электрика, главного технолога и т. д. Все мужчины были на фронте. Папа был во всех этих ипостасях. Я и мой братик Боря, который родился также в Анжерке (сокращенное название Анжеро-Судженска) 5 июля 1938 г. оставались в Анжерке, т.к. мама должна была уехать с папой. В 1942 году, когда мне исполнилось 5 лет, я написала родителям письмо (писать я научилась в три года) с просьбой забрать нас, т.к. я скучала очень, особенно тревожилась за папу, как маме сообщила бабушка Маня (о ней будет дальше), я всё время смотрела на фото папы и плакала. Папа узнал и отправил маму за детьми. Так мы оказались в Караганде, посёлке Майкудук (ныне город). Домишки имели жалкий вид, либо из соломы, либо это были саманы из конского помёта, который собирали, бегая за лошадьми, потом делали на земле огороженное место, заливали конские отходы водой, ходили кругами босыми ногами, пока не получалась кашица. Затем эту кашицу выкладывали в формы, напоминающие кирпичи, масса застывала. Это и был строительный материал. Наша квартира была, по тем временам, элитная: в единственном в Майкудуке кирпичном доме, с двумя большими комнатами, кухней, туалетом и коридором, вдоль стены которого стояли шкафы, забитые книгами. В комнате родителей стоял рояль, кажется, фирмы Ибах. На нём играла мама. Удивительными были вечера, когда мама играла (она обожала Моцарта, Шопена, Скрябина, Грига). Папа редко приходил домой, спал урывками прямо в кабинете, подложив книги под голову. К его приходу мама грела воду, топила печку, и папа мылся. Мы ждали момента, когда он сядет за стол, подкрадывались к нему с двух сторон. Он быстро ел и шёл с нами в детскую комнату. Он называл нас «зергутята» (от немецких слов sehr gut), что в переводе очень хорошие. Он до последних своих дней обращался к нам так: «моя хорошая», «мой хороший». Когда его правнучек Николенька разгонялся и головой упирался в его живот, он принимал эти набеги со словами: «Мой хороший, ты совсем нехороший». Когда я говорила папе, чтобы он не давал ребёнку так делать, ведь это больно, он улыбался: «А вот ему нравится». Но вернемся в Караганду. Мы скучали, когда не видели папу долго, тогда мы бежали на шахту, что-то приносили ему из еды, замечали, как выросла его борода. Ему было не до стрижки в тех адских условиях. Папа четко знал: он должен обеспечивать углём страну, фронт, промышленность. Однажды мы, дети, пришли на шахту, папы в кабинете не было. Пошли его искать. Видим: идёт громадного роста мужчина с бородой, в каске, спецовке, походка тяжелая, как у старого человека. Мы окликнули его: «Дедушка, скажите, где найти Максимова Виктора Александровича?» Он обернулся и вскрикнул: «А вы что тут делаете?» Это был наш папа. 8 июля 1944 года в Караганде родился мой младший братик Николенька, названный в память о погибшем в 1941 году брате мамы – десантнике, защитнике Ленинграда. В Караганде мы встретили 9 мая 1945 года – День Победы. Мы, дети, были в доме одни. Мама тоже работала на шахте телефонисткой, помогала папе. Утро 9 мая. Через ставни пробивается яркий свет, слышны крики, слёзы, суета на улице. Мы выскочили, конечно. Люди обнимались, целовались, плакали, нас тоже обнимали, мы тоже радовались и тоже плакали. Такого общего праздника я больше в своей жизни не видела. Словно одна семья, одни чувства, да такие, что не хватит слов описать это состояние людей. Позвонили маме. Она плакала, приговаривала: «Какая радость! Какая радость!» И тут же сказала, что коммутатор разрывается от звонков и больше говорить она не может. Но папа по-прежнему работал в том же режиме. Однажды поздним вечером (а в Караганде ночи не просто тёмные, они там чёрные) папа, помывшись, чуть подкрепившись, собрал нас в комнате родителей, усадил рядом и попросил маму поиграть. Мама играла ноктюрн Шопена. Папа вздохнул, поставил нас перед собой и спросил: «Моя хорошая, ты в каком классе?» Я ответила: во втором. «А ты, мой хороший, в каком?» – обратился он к Боре. Боря ответил: «В первом». И тут папа обратился к младшему, Коленьке, которому шёл второй год, с таким же вопросом. Мы засмеялись, только мама почему-то заплакала и сказала: «папа еще на своих шахтах». А папа уже спал, сидя перед нами. Мы, дети, вместе с мамой перенесли его на кровать и тихо вышли. Папа проснулся только утром.