Татьяна Берман - Сказки сержанта Брускова

Мое лицо непроизвольно вытянулось, и, кажется, начала отвисать челюсть. Вдоволь насладившись моментом, бабуля громко расхохоталась, схватилась за живот и смеялась неприлично долго. Снова меня провела, чертовка. Ладно уж, порадовать пожилую даму не жалко, и так, видимо, намучалась бедная, а тут соловьем заливается. Звонкий у нее голос, приятный, хоть и немного хриплый.

– Ох, служивый, дорогой, больно весело с тобой! Я лет сорок не смеялась, за бока так не хваталась. Душу бабью ты согрел, вот и беды не удел. Я человечину больше ста лет не вкушала, одни коренья собирала. Тем только питаюсь, как могу, наедаюсь. Если бы не крысы да голуби – совсем бы вегетаркой 1 1 Вегетарка – имеется в виду: вегетарианка, человек, не употребляющий в пищу мясо и животные жиры. стала.

Любопытно, как она про вегетарианцев узнала, подумал я, неплохой у нее словарный запас. Видимо, она меня еще не раз удивит, пора выводить старушку на откровенность.

– А ты, я посмотрю, бабуля, все знаешь, слова современные употребляешь, в самом центре живешь да хозяйство ведешь. Так что за беда с тобой случилась, от чего ты на всех разозлилась?

Баба-Яга погрустнела и принялась изливать мне всю свою широкую многовековую душу.

– Эх, служивый, знал бы ты, каково мое житье-бытье. Я в этом районе почти первая жительница, больше ста лет тут обитаю, все кусты да кочки знаю. Вернее, знала. Еще молодкой с леса своего прискакала, в столицах жить мечтала. Построила избу всем на загляденье, в силу своего уменья. По вечерам над домами да дворцами летала, наряды меняла, гостей принимала, Лешего повстречала. Жили мы душа в душу лет пятьдесят. Ох и хозяйственный он был, всю мебель соорудил, меня на руках носил. А люди ох какие были, на загляденье. Уважали, почитали, боялись да пугались. Гостинцы приносили, колдовать просили, задобрить пытались, ни на что не обижались. Не жизнь была, а сказка. С прудов Екатерининских кикиморы в гости приходили, танцам да песням учили. Домовой по хозяйству помогал, ни бед, ни забот не знала. Но тут наступил прогресс этот, будь он неладен. Окружили старушку домами высокими, дорог с повозками настроили, не выйти, не взлететь. Домовые все повывелись, Лешему пугать некого стало. Загрустил он, затосковал да назад в лес с Кикиморой болотной сбежал – подруга, называется. Потеряли человеки страх и уважение всякое к бабушке. Бранятся, ругаются, нечистью обзываются, мальчишки банками да палками кидаются, ой, горе мне, горемычной!

Старушка снова разрыдалась и принялась утирать градом текущие слезы. Я нашел в кармане бумажные платки – всегда брал с запасом – и протянул Яге. Она попыталась улыбнуться, благодарно приняла всю пачку и собиралась сунуть ее в рот, решив, что это угощение. Я вовремя спохватился, ухватил ее за руку, раскрыл упаковку, достал один платочек и промокнул ее слезы. Теперь сконфузилась уже бабуля. Она сразу перестала рыдать и принялась рассматривать невиданное диво за три рубля из ближайшего магазина. Изучив упаковку, она вдруг подскочила: «Ой, молодец, я ж тебе чай не налила, совсем старая да никудышная стала». Она быстро взяла с полки над самоваром пыльную кружку, открутила краник самовара. Комнату заполнил запах скошенной травы, а чашка наполнилась темно-коричневой мутной жидкостью. Я, признаться, до чистоты брезгливый, но отказываться было нельзя. Да и пахло так, как в чистом поле после дождя, чуть сладко и свежо. Я сделал крохотный глоток, вкус был мягкий, тепло мгновенно растеклось по груди, и всю усталость как рукой сняло. Бабуля налила чаю и себе, взяла кусок булки и засмаковала.

– Эх, свежа да нежна, давно мне таких гостинцев никто не приносил, вот уважил ты меня, служивый.

– Да на здоровье, Ягуля, ты расскажи, только без слез и рыданий, как тебя на дорогу занесло?

Старушка явно прониклась ко мне доверием и начала свой рассказ.

– Прилетел ко мне намедни ворон, принес письмо от Лешего. Он свою-то Кикимору выгнал, говорит, одна я такая волшебная. Жизни без меня не видит, стариться вместе зовет. Только места ему в городе нет, а в лесу раздолье. Он нам и избушку сообразил, и курьи ножки к ней приспособил, для ступы амбар новый, гаражом обозвал. Ждет меня, разлюбезную, дорогую да прелестную. Растаяло мое сердце бабье, да и тоскливо мне очередной век одной доживать. Решила я его проведать, а там видно будет. Хотела сначала лететь ночью, ступу подготовила, крыс да корений в дорожку насобирала, путь-то неблизкий. Сначала еле из-за домов взлетела, в веревках каких-то запуталась да молнией обожглась. Как повыше поднялась, Змеи Горынычи как налетят. Я-то, дура старая, сначала обрадовалась, здороваться хотела, а они как пасти открыли, огнем разноцветным полыхнули! Я чуть вся не обмерла. Стремглав назад в избу кинулась, за печкой целый день от страха хоронилася. Вот ужасу натерпелась!