Ольга Шипилова - Улица Шипилова. Сборник рассказов

– Чего орешь-то? – в зале, где пискляво надрывался Сережа, и хихикала над его горем старшая сестра, все это время стояла молодая женщина. При других обстоятельствах ее можно было бы назвать красавицей, но засаленный халат, изъеденные хлоркой руки, подпирающие бока, и полусонные глаза, следящие за возней детей на ковровых орнаментах пола, поселяли в облике женщины некую незаконченность, незаштрихованность. К тому же, когда она всякий раз ухмылялась, завидев, как Алинка ловко подкидывает брату леденцы, лицо ее становилось схожим со звериным выражением лица дочери.

– Мама, – всхлипывал мальчик, – она лгунья!

– Нет, – мотала головой Алинка, – все по чести, мне конфета, ему конфета!

– Сыночек, – улыбнулась их мать, – правда же, все по чести, а если что и не так, уступи сестре, она девочка!

– Все еще делите, и никак? – в дверном проеме тенью возник отец детей. – Эх, Антонина, Антонина, чему только детей учишь?

– Венечка, так скоро из магазина пришел? Сейчас ужинать будем! Купил курочку? – еще шире заулыбалась женщина.

Дети больше не волновали ее, вниманием владел пакет в руках мужа, потеющий от жаркого дыхания курицы «гриль». Аромат специй кружил голову, заставлял часто сглатывать набежавшую на язык слюну.

– Курочку-то я купил, только чему детей учишь, спрашиваю?

– А чему я их учу, мне учить-то некогда! Это ты у нас ученый, вот и постарайся! Я в прачечной так намотаюсь – не до учебы!

Антонина старалась поскорее отделаться от назойливости мужа. Приступы справедливости с ним бывали нечасто. Но если они случались, Тоня знала, как быстро, без потерь, осадить крепость исканий правды своего благоверного.

– Да и мне некогда…

Вениамин сделал шаг назад, теперь в комнате оставалась только его опущенная голова, пакет с курицей скрылся в прихожей. Не привыкший спорить с женой, стыдящийся чувств своих и эмоций, он сник, заговорил почти шепотом, так, что слова его звучали уже не укором, а оправданием:

– Да и при чем тут это? Я лишь о том, что наши дети слова «нам» не знают, только «мне» да «мне».

– Веня, не заводи свою песенку! За столько лет утомилась! Сидишь над своими талмудами – и сиди. Я тебя не упрекаю, но и ты меня воспитанием не кори. Лучше бы за Сережкой смотрел, растет тюфяком, весь в тебя! Я за Алинкиными «хочу» не поспеваю, а ты вместо книжек своих взял бы да в какую-нибудь секцию Сереженьку определил. Нужно же разделять обязанности!

За ужином сидели молча. На большой кухне под стареньким абажуром накренился обеденный стол, у которого было три ножки. Вместо четвертой ощетинились пожелтевшими измятыми страницами отцовские книги. На столе, в самом его центре млела жареная курица. Восемь пар глаз вожделенно впились в нее. Перед каждым стояла пустая тарелка, обхваченная жадными нетерпеливыми пальцами.

– Ну, семья, приступим! – гордо тряхнула волосами Антонина и потянулась к курице. – Мне ножка, отцу ножка, Алинке крылышко, Сережке крылышко…

– Это почему? – с негодованием посмотрела на мать Алина. – Я тоже ножку хочу!

– И я, – поддержал сестру Сережка.

Куриное сгорбленное крылышко жалко выглядывало из-под пухлой, покрасневшей от тепла и жира верхней губы.

– Цыц, чтобы я этого не слышал, – Вениамин оторвал глаза от своей тарелки, попытался взглянуть на дочь в упор, придать лицу серьезность, которая никогда ему не удавалась. – Нашлась мне здесь подстрекательница!

Долгий укоризненный взгляд не получился. Часто моргая, как бы извиняясь за обороты речи, претившие ему, Веня тихо добавил:

– Пока мать здесь главная…

Осторожно, пока побледневшая Алина не сорвалась на новые упреки, чтобы не потерять убеждения своего, давшегося душевными муками отцовского напора, мужчина перевел взгляд на жену, застенчиво улыбнулся, дожидаясь одобрения, а вслед за ним и благодарности в супружеской постели. Когда та снисходительно кивнула, продолжил:

– Мать главная – ей и решать, что к чему. Вырастешь, тогда сочтешься.

Дети больше не перечили. Семья погрузилась в привычную тишину, счастливая Антонина рвала на тонкие волокна куриную грудку и молча распределяла ее по тарелкам, в уме рассчитывая: «мне, Венечке, Алинке, Сережке…»

– Вот, Веня, как мы поступим, – приговаривала постаревшая, подурневшая Антонина, поглаживая дубовую неподвижную руку мужа. Ты хворый совсем, вон как тебя инсультом разбило, я еле ноги в своей прачечной таскаю, двоих никак не потянем. Поэтому с моей зарплаты да с твоей пенсии помогать Алиночке будем, муж у нее тюфяк, а внучка растить надо. А Сережке пусть родители Лизки помогают!