Михаил Орлов - Смерть на Босфоре, из хроник времен Куликовской битвы

Как и большинство девушек ее сословия, Ирина получила домашнее образование: умела читать и писать, знала «Новый завет», прочла в свое время «Одиссею», но «Илиаду» не до конца, а также могла ткать, вышивать и ухаживать за больными. Отец пытался привить ей любовь к литературе и истории, чтобы тем восполнить недостатки ее образования, но безуспешно. Окружающий мир привлекал Ирину значительно сильнее, чем занудные труды прошлого, и она с большей охотой постигала жизнь через собственные ошибки, счет которым не вела.

После безвременной смерти матери батюшка повторно женился на старой деве, не слишком привлекательной, злобной и сварливой, но чертовски богатой. Новая жена еще не была в преклонном возрасте, но старость уже приближалась к ее порогу. Через некоторое время огорчения и постоянная угнетенность из-за дурного нрава супруги свели отца в могилу. После этого мачеха, недовольная слишком своенравным и веселым характером падчерицы, придравшись к сущей безделице, выгнала ее из дома. С тех пор сирота вела бесшабашную жизнь легкомысленной танцовщицы, и если прежде требования приличия вынуждали ее сторониться многого, то теперь она оказалась совершенно свободна от условностей морали.

Когда женщина молода и хороша собой, то не испытывает недостатка в поклонниках, и Ирина не унывала. Втайне ото всех она мечтала выйти замуж не больше не меньше как за самого императора Иоанна или по крайней мере за наследника престола Мануила и в один прекрасный день переселиться из своей хижины в гинекей [38] Геникей – женская часть дома. Влахернского дворца, украшенный чудесными мозаиками. А почему бы и нет?! Некоторые божественные блаженнейшие августы [39] Так величали византийских императриц. начинали так же, как она… Когда-то, встречая Феодору, будущую жену Юстиниана [40] Юстиниан I – император Византии (527–565). , добропорядочные ромеи переходили на другую сторону улицы, но стоило ей облечься в порфиру, как все кинулись добиваться ее благосклонности…

Не страшась ни людей, ни духов, Ирина желала славы, богатства, любви, власти и готовила себя к великим свершениям, которые потрясут мир. В амурных делах ее более заботило число поклонников, чем их искренность, и хотелось не столько нравиться, сколько вызывать желание, которое она читала в глазах мужчин.

Страсть все сильнее забирала Юрия Васильевича, а ведь совсем недавно он жил как все: богомольно и несуетно, служил князю, приумножал добро, воспитывал детей… Теперь вдалеке от жены давно очерствевшее от жизненных борений сердце неожиданно размякло, в то время как хитростям и уловкам Ирины не было предела… Она пробудила в старом опытном дипломате не испытанное дотоле томление души и плоти. Он напрочь потерял голову и забыл обо всем на свете, тогда как танцовщица, без которой уже не мыслил, как прожить и день, ничуть не скрывала того, что имеет и других ухажеров. Пленительная и вздорная, она позволяла себе любые вольности, какие только приходили в ее взбалмошную голову. Иногда, из вредности зля Юрия Васильевича, она называла его то «мой ручной варвар», то «мой козлик», чего тот не переносил, но терпел. За ее ласки он мог вынести и не такое.

– Как я снисходительна, как ты безрассуден… Хороши же мы оба! – говаривала она иной раз, закатив глаза и шутливо грозя пальчиком.

О страсти боярина проведали посольские и стали, кто ехидно, а кто завистливо, судачить о том, словно раки в прибрежной осоке. Но Кочевину-Олешеньскому было не до них, хотя прежде он слыл человеком рассудительным и благоразумным.

Ирина прилагала мыслимые и немыслимые усилия, чтобы вытянуть из него побольше деньжат, преуспела в том и переехала из своего жалкого обиталища во вполне добротный двухэтажный дом у старого форума Быка. Верх здания был деревянным, низ – каменным, потолки украшали изображения нимф во фривольных позах, а от холодов хозяйку спасали старинные медные жаровни. Впрочем, зимы в Константинополе не люты. Если верить средневековым хроникам, то Золотой Рог покрывался льдом не чаще, чем раз в столетие. Так или иначе, но у каждого, кто посещал Ирину, невольно возникала мысль, что, если он и не в раю, то где-то по соседству.

Прошло еще некоторое время, и на русское серебро она завела служанку-сербку, а потом и носилки, в которых ее плавно, будто драгоценнейшую жемчужину, рабы-нубийцы доставляли в любой конец города. Ах, как она обожала, лежа за зелеными шелковыми занавесками, плыть средь уличной толпы, вслушиваясь в разговоры прохожих или разглядывая их через узкую щелку.