Ольга Шорина - Бобылка

Как черна беззвёздная ночь,

И никто мне не может помочь!

Над землёй погребальный звон – как стон.

Офицер прохрипит приговор,

И палач передёрнет затвор,

И растает во мгле через миг мой крик.

Ю. Шевчук, «Ночь».

Настал декабрь, а снег так и не выпал.

Во второй день зимы матери Леры Кувшинкиной, Анастасии Владимировне, исполнялось сорок девять лет. Женщина вот уже десять дней никуда не выходила, и её последней связью с внешним миром оставалась единственная дочь Лера, двадцатишестилетняя старая дева, с которой она обращалась как с рабыней. За день до именин мать поручила ей закупить продукты для праздника.

«Господи, – в ужасе думала Лера,– ну зачем нам делать стол, если никого у нас нет, никто к нам не придёт?!»

В последний день ноября, вечером, Лера долго ходила по магазинам. Взяла водку «Виноградовъ» 0,7, куриные кармашки с шампиньонами, бочковую селёдку, гавайскую смесь. А про рыбу забыла. Как же мать на неё орала:

– Сука ты! Я есть хочу! Ты почему рыбу не купила? Издеваешься?

– Хорошо, я сейчас пойду и куплю.

– Не нужна мне твоя рыба! Сама её ешь!

Лера уже в который раз за эту страшную осень подумала: если она ещё хоть раз наорёт на меня, то я отправлю её в Дом престарелых. Только ждать до материной пенсии ещё долго, целых шесть лет. Да ещё и комнату её государству отдать придётся. Просто как профессор Преображенский: «Если ты хоть раз оскорбишь доктора или меня, тебе влетит».

Её мать, молодая женщина, сколько Лера её помнила, как старая бабка, целыми днями сидела у углового окна в большой комнате, обсуждая увиденное, как сериал. А сама Лера была в маленькой, откуда мать её постоянно дёргала.

– Ты деньги там, что ли, считаешь? – крикнула мать.– Опять дефолт обещали, и я очень рада, что такие сволочи, как ты, всё потеряют.

Все эти полторы недели мать постоянно обвиняла Леру в подсчёте денег, которых у неё просто не было.

Каждые выходные Лера ставила у окна неудобный стул, портя глаза и ломая спину, и запоем читала кровавые женские детективы, – Дарью Донцову, Юлию Шилову, Марину Серову. Она не покупала их, брала в библиотеке. Так она «уходила в параллельный мир» от кошмаров своей жизни.

– Вот ты всё читаешь,– попрекала мать,– а на меня тебе плевать!

– А что мне ещё делать?! – кричала Лера.– Козой перед тобой скакать? Сиди тут с тобой, как в тюрьме! Всю жизнь ты мне искалечила!

– Сука, ещё раз на меня голос повысишь, я тебе череп расшибу!

– А может, мне замуж выйти? – пыталась Лера выйти из эпицентра взрыва.

Всё это был блеф. У Леры никогда не было парня, и она ещё ни разу в жизни не целовалась, даже в щёчку.

– А кто мне хлеба тогда принесёт? – заголосила мать.

И Лера подумала, что мать всё сделала для того, чтобы о ней никто не вспомнил.

– Хорошо, тогда мы с моим мужем будем жить здесь,– пообещала Лера.

– Чтоб мне никого здесь не было! – взревела мать.– Неужели ты сможешь оставить меня одну?!

Лере было страшно представить свою дальнейшую жизнь вдвоём с её капризной матерью. Впереди она видела лишь полный мрак, нищету и одиночество, будто они жили в глухой тайге, в ветхом домике, заваленном снегом. Анастасия Владимировна же собиралась встречать нищету во всеоружии:

– Ты сделай запасы, купи впрок муку, макароны, гречку, рис, всё, что не портится,– как старушка, озадачивалась она. – И ещё возьми баночку, уложи туда петрушку, укроп и перетри с солью, – будет на зиму.

Всё это было более чем странно: мама Леры никогда ничего не закрывала, утверждая, что в домашних заготовках – один ботулизм.

В пятницу, в день рождения матери, Лера встала поздно. Снега по-прежнему не было. Блёклое, какое-то туберкулёзное солнце, просилось в окно. Даже страшно как-то: по календарю – зима, а пейзаж – апрельский.

Лера что-то очень долго умывалась в их нищем, обшарпанном санузле. Грязной, засаленной клеёнке с карточными тузами было уже двадцать лет. А над ванной была облупившаяся, обваливающаяся, разномастная плитка,– голубая, зеленоватая, и цвета кофе с молоком, с кленовым листком. Это второй муж матери, Лерин отчим, пьянь безрукая, налепил её напополам с соседом, когда Лера ещё училась в школе. Зеркальная полочка с трогательным медвежонком и горшочком мёда. С потолка свисает лампочка Ильича на длинном шнуре, пол из точно таких же плиток, как на лестничной площадке.

Когда Лера вышла из ванной, мать спросила её, ставшее уже традиционным: