Владимир Орлов - О чём думают медведи. Роман

Отношения с людьми сильно отвлекали меня от главного. Иногда я терял уверенность в том, что я что-то могу. На меня накатывала паника. Я начинал вслушиваться в многоголосицу, потому что не мог безоговорочно поверить, что все эти голоса всего лишь бессмысленный шум. Менять вещи и находить им новое назначение можно было, только полностью отрицая способность людей получать опыт. Все манипуляции с физическим миром происходили у них под носом, можно было не спеша вынимать кубик за кубиком. То есть восприятие являлось тем, чего они были полностью лишены. Но стоило мне с кем-нибудь заговорить, как я лишался своего превосходства. Я буквально стоял с открытым ртом и пускал слюни.

Я переставал быть безжалостным и начинал сопереживать случайно увиденным конопатым девочкам, взъерошенным отрешенным кроликам, сидящим посреди цветника, тучным молодым людям, не отрывающим взгляда от экрана коммуникатора. Мои веки набухали, наворачивались слезы. Мне ничего не оставалось, как реветь с тихими причитаниями.

Иногда я замирал, чувствуя, что эта мысль или этот жест могут стать исторически важными. Иногда это происходило раз за разом, а иногда я не ощущал ничего похожего по значимости в череде дней. Возможно, эти ничем не отмеченные дни были единственными ценным отрезками моего присутствия в этом мире. Эти паузы я впитывал кожей, чтобы вернуть себе хоть немного уверенности.

Благодаря Беляеву после нашей вылазки в Иммунологический центр всему нашему отделу предстоял огромный, практически неподъемный объем камеральных работ. А кто-то из руководства еще додумался усилить аналитику сведениями из ситуативных докладов, чтобы мы запутались окончательно.

Было всего два часа дня, а у Олега уже появились признаки обострения конъюнктивита из-за мелькающих страниц на его мониторе.

– Пытаюсь понять, как мы сможем перелопатить целую гору протоколов. Возможно, придется просмотреть каждую бумажку, а потом, выяснив тенденцию, пересмотреть их во второй и в третий раз. Я, конечно, настраиваюсь на легкую работу и чистое везение, но мы здесь засядем дня на два минимум.

– Второй раз не понадобится, давай их сразу сортировать, – предложил я.

– По какому принципу? Я вообще пока не знаю, что мы должны отразить.

– Ну, хотя бы по месту событий, по половой принадлежности автора сообщения, по времени суток. Четыре временные стопки документов – утро, день, вечер и ночь – разложенные для каждого атрибута. И отдельно сопоставим со статистикой по регионам.

– Думаете, это ускорит работу? – прищурился он покрасневшими, слезящимися глазами.

Я, правда, не знал, чем могу ему помочь, и только с сомнением качнул головой.

– А у нас будет какое-то итоговое обсуждение? – спросил Олег.

– Ты по поводу пятна? Тут нечего обсуждать. Все намеки на аномалии исчезли, сам можешь взглянуть, – ответил я.

– Тогда, что у нас остается, неопознанный вагон-ресторан? – растерянно спросил он. – Мы до сих пор не знаем, к чему его можно отнести…

– Нет, кое-что удалось установить, – возразил я.

Олег по-собачьи посмотрел на меня.

– То есть ты так до сих пор и не понял, чем мы здесь занимаемся? – пронзительно обратился я к нему. – Вагоны, пятна, Олеженька, это не какая-то голограмма или сбои в оборудовании, а иные формы наличной реальности. Нельзя сказать, что там не действуют физические законы, там нет физики. И это не «там».

Олег только обреченно покачал головой и тихо спросил:

– Можно, я просто буду заниматься бумажками?

– Так я не прав? – спросил я вначале у него, а потом повторил этот вопрос для всего офиса.

Сотрудники тут же напряженно уткнулись в мониторы.

Серафим Баранкин, мой старый друг, вернувшийся год назад из Кении, чтобы влиться в невероятный новый проект, который так и именовали во всех документах – ННП, неожиданно нарушил тишину вопросом:

– Так мы уже знаем, что за свет исходил от колес нашего сбежавшего вагона? На датчиках, как всегда, ничего?

Олег прямо-таки просиял:

– Я собираюсь подставить «сито» под эти золотые зерна. Я уже построил его математическую модель. Оно будет похоже на вытянутую по дуге бильярдную лузу. Я почти физически его ощутил, но так и не понял, как оно будет ловить «искры» или «сгустки света».

– Мне больше нравятся «солнечные зайчики», – сердито бросил Баранкин и добавил: – Вагон-ресторан в движении стал источником слишком запутанных световых явлений, не поддающихся распределению и, тем более, классификации. Я видел только нечто похожее на полупрозрачные волны и отдельные скачущие пятна. Именно – это был не свет, а струящийся отблеск, как будто все происходило днем, а не ночью, но отблеск дневного света был виден между колесами и в скоростных потоках и завихрениях, следующих за ним. Картина просто бредовая.