Алексей Дэзи - Михеич… и ещё раз Михеич. Рассказ

– Вы зачем трамплин уронили? – обратилось ко мне лицо, потому что я единственный теперь не работал.

– Чтоб не ездили…, – растерялся я.

Лицо почесало голову, покрутилось, хотело плюнуть, но постеснялось и проглотило слюну.

– Вы уедете, снова поставим! – сообщил подросток, но я уже тоже взялся за лопату.

Ещё долго, вытаскивая в свою очередь мусор на кучу строительно отвала на границе между церковным пятаком и запущенными зарослями кустарника, я видел, как местные ребята стояли и редкими перефразами обсуждали что-то своё в десяти метрах от церкви, не помогая нам, но и не пытаясь помешать. Мы существовали словно в параллельном пространстве, и были для них как будто стихийным бедствием, которое нужно переждать.

Затем парни исчезли, но появился карикатурный дед, низенький, широкий, но не толстый, в байковой рубахе и на кривой (в буквальном смысле) ноге. При ходьбе он помогал этой ноге короткой втыкающейся под приличным углом в землю палкой. Старик заглянул в южный проём, там, где Гера сбросил на землю воротину и там, где часом раньше появились местные пацаны, одобрительно крякнул что-то насчёт этой самой лежащей на земле плахи и, обойдя церковь кругом, вошёл через северный. Молотки стали стучать в два раза реже, с чердака спустился Гера и поздоровался со стариком за руку.

– Когда ждать? – спросил дед.

– Сегодня нет, – ответил Гера. – Завтра будет баня?

– Баня-то? Растоплю! Помоетесь!

В это время рядом со мной оказался Юра и сильно ткнул черенком от лопаты в бок.

– Что толкаешься? – спросил я.

– Это и есть Михеич! – ответил Юра. – Завтра будем слушать его вирши.

Солнце далеко перевалило свою высшую точку, когда пришли наши девушки с дымящимися обгоревшими котелками, которые они несли, обернув металлические тонкие ручки испачканными в саже тряпками. Мы все, включая Геру и Арсена, расселись на фундаменте, свесив ноги и по детски размахивая ими в воздухе. Приняв от девушек по душистой миске с каким-то мясным бульоном мы, уставшие, но довольные, молча ели, как будто и этим нехитрым действием тоже исполняя таинственный обряд.

Остаток дня прошёл в таких же трудах, разве что менее интенсивных. Все устали, уработались. Молотки уже давно перестали стучать вовсе. Накатывал вечер.

– Так! Инструмент в лагерь, лестницу тоже. Не надо его здесь оставлять, – распорядился Гера как раз в тот момент, когда работа, кажется, прекратилась сама собой. – На базе едим и возвращаемся сюда! – закончил он свой приказ.

Когда поужинали и вернулись в церковь, которая на фоне вечернего сумрачного неба вновь обрела загадочную величественность – по крайней мере, трухлявые углы сделались незаметными, – Гера заставил нас всех подняться по шаткой лесенке, не той, которую принесли от Михеича, а пониже и покоряжестее, на второй этаж, как я теперь понимаю, в колоколенку. Каждому из нас он вручил свечу и мы, засветив тусклые жёлтые огоньки, просидели в полной тишине не менее десяти минут – кто на корточках, кто прямо на древних досках пола. Сам Гера сидел на полу, привалившись тощей спиной к деревянному срубу и вытянув ноги к центру комнаты. Свеча снизу освещала его бородатое лицо и он сам по себе напоминал икону, которых явно не хватало в этом помещении. Но всё-таки чувствовалась некоторая и неправильность в его физиономии, потому что, в отличие от ликов святых, он поглядывал на нас с каким-то ожиданием, и одновременно равнодушием, и ещё раз одновременно с нетерпением. Я понял, что он считает про себя минуты. Затем он ткнул пальцем в громадную синюю клавишу принесённого с собой кассетного магнитофона, и заиграл, скорее всего, Бах. И, знаете, эта музыка, вместо того, чтобы окрасить установившееся настроение, его разрушила. Все вокруг стали понемногу шушукаться, и, когда повсеместный шёпот превратился почти что в гул, Гера решил, что ритуал исполнен, мы вернулись в лагерь и разбрелись по палаткам спать.

Я вновь оказался посередине в обнимку с проклятым столбом, но насыщенность пережитого, плотность свалившихся на мою голову событий оказалась такая, что я почти мгновенно заснул под звуки бесконечных ночных походных переговоров.

– Чувствовал себя глупо! – вещал Юра. – В прошлом году так же сидели. Это у Геры традиция…

Какая именно у Геры традиция, я уже не услышал, а вместо этого проснулся от могильного влажного холода. Железный столб рассекал мою грудь поперёк, словно раскалённый нож кусок сливочного масла, и меня снова трясло. Я, собрав волю в кулак, (хотя как это можно было сделать, до сих пор не понимаю) выбрался из-под одеяла в страшный наружный холод и торопливо, как будто куда-то опаздывал, выскочил из палатки. Было темно, и я не сразу отыскал среди беспорядочной груды рюкзаков свой, чтобы натянуть ещё один свитер и ветровку. Это при том, что спали мы в одежде.